Лазутчики прошли около половины расстояния до своей цели, когда в стороне мелькнул свет фонаря, и их окликнули:

— Эй, это кто здесь? Почему бродите так поздно?

— Мы свои! — улыбнувшись, Хельмут шагнул навстречу троим пехотинцам, показавшимся из-за угла соседнего здания.

Кроме ключей, молодые люди взяли у стражей Тайничной башни еще и короткие пики, так что сейчас вполне могли сойти за сменившихся с дозора караульных. Шнелль на это и рассчитывал, собираясь обмануть бдительность поляков.

— Мы только что с дежурства! — он говорил, стараясь всем своим видом показать, как сильно замерз на одной из башен (надо сказать, ему не нужно было особенно притворяться!). — Идем пропустить по стаканчику и спать.

— Отчего же без фонаря?

— Да не горит он! — немец поднял свой фонарь и сердито потряс им в воздухе. — Слюда треснула, и ветер задувает фитиль. Уже три раза задул.

— Ого! Да ведь это Шнелль! — завопил в это время второй пехотинец. — Здорово, бродяга!

— Якоб? — Хельмут, всмотревшись, узнал шведа-наемника, с которым служил еще в отряде Вейера. — Вот так встреча! И где! В центре Московии, в самой Москве и в самом Кремле!

— О-хо-хо! — швед подошел и дружески хлопнул германца по плечу. — А я ведь был уверен, что тебя убили под Смоленском.

— С чего это? Я просто ушел оттуда в другом отряде — мне надоело торчать на этом пепелище, вот я и пошел с полками Ходкевича. Сменил кавалерию на пешие войска. Ныне прибыл сюда с обозом и с приказанием пока что тут и оставаться. Прибыл, да в первый же день угодил в караул. А ты, выходит, нанялся теперь к Гонсевскому?

— Ну да. Рад тебя видеть.

— А, так вы знакомы! — проговорил тот самый лях, что первым окликнул лазутчиков. — Тогда ладно. А то я, было, подумал, что прежде не видал этих воинов.

— Второго я тоже не видел, — заметил Якоб, непринужденно шагая рядом с Хельмутом, как раз в направлении погреба. — Эй, парень, как тебя зовут?

Шейн ответил, улыбнувшись еще шире и приветливее своего товарища:

— Михаэль Бёк. Я тоже германец, родом из Баварии. И тоже прибыл сюда из войска пана Ходкевича.

Наглость этого ответа лишь на миг ошеломила Хельмута. В конце концов, так даже убедительнее. Они беседовали по-польски, хотя Якоб прежде отлично понимал и по-немецки. Но рядом были двое поляков, которым могло показаться обидным и даже подозрительным общение чужаков на непонятном им языке. Так что ответ Михаила был вполне допустим, тем более, что он более-менее владел немецким и мог, если нужно, на нем заговорить, а уж акцент в его произношении швед едва ли разобрал бы. Конечно, Шейн мог назваться и русским — мало ли их сейчас на службе у ляхов? Но русский, вероятнее всего, вызвал бы недоверие и подозрения — с чего это его поставили дежурить на одну из сторожевых башен? Так что, пожалуй, он поступил верно. Хотя, быть может, и слишком отважно.

— То-то я вижу, паны не наши… не поляки! — заметил один из пехотинцев, при этом в его голосе угадывалось едва заметное пренебрежение — шведы, германцы, Бог знает, кого приходится нанимать в славное войско польское, чтобы одолеть этих паршивых русских! Очень приятно общаться со всем этим сбродом!

— А мы, — сообщил между тем Якоб, — идем менять караул возле ворот Чудова монастыря. Далеко, и мороз, а лошадей не дали — так, мол, дойдете! Там смена караула не раз в три, а раз в два часа, что с внешней стороны ворот, что внутри. И ставят караульных по трое, а не по двое. Все из-за того, что в монастыре содержится этот страшный русский бунтовщик.

— Гермоген-то? — с видом самого естественного любопытства воскликнул Шейн. — Мы о нем немало слышали! Говорят, его послания подняли на войну с нами половину Московии.

— Если не всю! — угрюмо буркнул один из ляхов себе под нос, но друзья отлично расслышали его слова.

— Да ведь он стар, как вещий ворон! — скривил губы Хельмут. — Неужто у него еще хватает прыти смущать народ и готовить бунт? Кроме того, он уже много месяцев сидит взаперти, верно? И чем же он так страшен пану Гонсевскому, что тот ставит усиленные караулы не только возле его темницы, но и возле самого монастыря?

— Для русских он — почти как этот их… Сергий, что ли, которому они так любят молиться! — в голосе Якоба послышался суеверный страх. — А его послания и по сей день, самым непонятным образом, оказываются на воле и попадают к русским. Если бы не они, разбойники, что сейчас собираются на Волге, в Ниж…Ниж-нем Но-во-ого-роде и хотят с нами воевать, давно бы поссорились друг с другом, как те, кого мы разбили здесь год назад. Может, он колдун? Говорят, он читает мысли…

— Прикуси язык, Яцек! — оборвал разболтавшегося шведа шедший впереди лях. — Говорят много чего. Не хватало только всех слушать. Ну, — он повернулся и подчеркнуто пристально посмотрел на немцев, — вам куда, наемники? Если в Китай-город, то лучше вон через те ворота. Или вас пока что поселили в Кремле?

— Нет, в Китай-городе, — Хельмут зевнул, нарочно не прикрывая рот рукой, чтобы показать, как ему и в самом деле хочется спать. — Счастливо вам! И дай Бог, чтобы русский колдун не навел на вас чары. Ха-ха-ха!

— Увидимся еще! — весело махнул рукой Якоб, чуть приотстав от поляков и состроив им вслед кривую рожу.

— Будьте здоровы.

Лазутчики повернулись и направились туда, куда указал им лях.

— Ну что? — едва слышно спросил Михаил. — Удача просто на диво… Решимся?

Он отлично видел, что товарищ понимает смысл его слов.

— Лучше ничего и не придумаешь! — тоже шепотом отозвался Хельмут. — Подвалами мы могли и не пройти, а тут пройдем без помехи. Только моего былого приятеля пока оставим. Во первых, в карауле должно быть три человека, а не два, а во вторых, могут быть какие-то секреты — условные слова для караульных, которые мы не знаем. Ты согласен?

— Согласен. Вперед! — выдохнул Шейн.

Трое пехотинцев как раз шли в это время мимо двери того самого погреба, по темному, совершенно неосвещенному месту Поляки так и не успели сообразить, что за странный звон послышался совсем неподалеку Две стрелы, пущенные одновременно, вошли одному в шею, другому — в спину, и оба рухнули лицом в снег.

Якоб, шедший позади, прянул было в сторону, хватаясь за рукоять сабли и открывая рот, чтобы закричать, однако короткий косой удар, нанесенный твердым, будто камень, ребром ладони заставил его свалиться под ноги своему былому однополчанину.

Спустя некоторое время (должно быть, довольно скоро) швед очнулся и понял, что сидит, привалившись спиной к шершавой стене, на очень холодном полу, под очень низким сводом. Над ним, не спеша разжигая фонарь, стоял «германец из Баварии», в то время, как Хельмут затаскивал через низкую погребную дверь безжизненные тела поляков.

Пехотинец вновь хотел крикнуть, но понял, что рот плотно заткнут тряпкой. Правда, рук и ног ему не связали, и он снова потянулся было к сабле, однако, встретив спокойный взгляд Михаила, счел за лучшее опустить руку.