— Вы всегда встаете так рано? — поинтересовался граф.

— Это единственная возможность побыть одной, — многозначительно сказала она.

— Как вы неласковы со мной! — пожаловался он.

Она даже не взглянула в его сторону и продолжала идти, устремив взор перед собой. Через минуту он добавил:

— Единственное, чего я хочу, — это быть вашим другом.

— У меня нет ни малейшего желания увеличивать число своих друзей, — ответила она, в глубине души желая, чтобы это было правдой.

— Вас интересуют лишь милорд Харткорт и его юный кузен, — сказал Андре. — Но уверяю вас, они не смогут предложить вам больше, чем я, а не исключено, что предложат гораздо меньше. Ну пожалуйста, может быть, вы мне все-таки улыбнетесь, мадемуазель?

Решив, что он несет вздор, Гардения продолжала идти вперед. В то же время она не могла не признать, что, когда граф был трезв, ему нельзя было отказать в обаянии. Он был, несомненно, красив и, обладая гибкой грацией превосходного наездника, прекрасно смотрелся в седле.

Помолчав минуту, граф сказал:

— Сегодня вечером я буду у вашей тети и привезу вам подарок. Я уверен, он вам очень понравится. Он дивно подойдет к вашим серым глазам. Обещайте мне, что мы найдем какое-нибудь тихое место, где я мог бы вам его преподнести?

— Это очень мило с вашей стороны, — ответила Гардения, — но я уверена, что тетя не захочет, чтобы я принимала подарки у посторонних мужчин.

— Но я вовсе не посторонний! — воскликнул граф. — К тому же отчего бы ей возражать? Она сама принимает очень дорогие подарки и не делает из этого проблемы. Я слышал, что однажды вы сами появились в одном из них.

— Я? — изумилась Гардения. — Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Я говорю о том великолепном шиншилловом манто, в котором вы в первый раз отправились к месье Ворту, — ответил граф. — Это манто было подарено вашей тете, и я даже догадываюсь кем.

— В самом деле? — натянуто произнесла Гардения.

Она чувствовала, что разговор принимает опасный оборот. Какое право имел граф сплетничать о ее тете? Какое он имел право делать всякие двусмысленные намеки? В то же время она не могла не испытывать вполне понятного любопытства. Шиншилловое манто стоило не одну тысячу фунтов. Она отлично это понимала. И кто еще, кроме одного человека, мог потратить такую сумму на подарок ее тете? Она почувствовала, как краска заливает лицо, и, поскольку ей было непереносимо неприятно услышать из уст графа конкретное имя, она внезапно повернулась и стала быстро пробираться между столиками, зная, что он не сможет за ней последовать.

Она услышала, как он крикнул ей вслед:

— Мадемуазель Гардения, куда же вы? Подождите!

Завернув за угол маленького киоска, торговавшего газетами и табаком, она пустилась бежать, огибая деревья и выбирая тропинки, по которым не смогла бы проехать лошадь.

Она бежала быстро, не оглядываясь, и, когда спустя несколько минут наконец увидела перед собой Мабийон-Хаус, дыхание ее прерывалось и сердце выпрыгивало из груди.

Только когда она достигла подъездной аллеи, ведущей к дому, она оглянулась и убедилась, что графа уже не видно. Он испортил ей все утро своими сплетнями, намеками и больше всего тем, что имел наглость предположить, будто она готова принимать его подарки! С какой стати тете Лили при ее богатстве брать подарки от мужчин? Она хотела и в то же время боялась найти ответ на этот вопрос, приводящий ее в такое замешательство.

Входную дверь открыл ей лакей, который посмотрел на нее с изумлением, но не сказал ни слова. Гардения взбежала по ступенькам и поспешила в свою комнату. Неужели это единственное место, с грустью спросила она себя, где она могла бы чувствовать себя в безопасности?

Она увиделась с тетей только во время обеда, и, после того как Гардения извинилась за то, что не смогла накануне вечером поехать в театр, они отправились в экипаже на прогулку, заехали в несколько магазинов и к чаю вернулись домой.

Когда тетя отправилась отдохнуть к себе наверх, Гардения подумала, что ей лучше не оставаться внизу на случай, если появится барон. Конечно, навряд ли он приедет так рано, но лучше не рисковать. Она направилась в библиотеку, чтобы взять почитать какую-нибудь газету, приготовившись в случае необходимости, чтобы не встречаться с бароном в холле, выскользнуть через потайную дверь и по черной лестнице, по которой она поднималась в день своего приезда, пробраться к себе наверх.

Она находилась в комнате не более минуты, когда услышала, как у входа зазвонил колокольчик. Навряд ли это мог быть барон, но, взяв газету, она принялась искать потайную пружину, с помощью которой экономка открывала дверь, ведущую на черную лестницу. К своему ужасу, она обнаружила, что там, где она рассчитывала ее найти, ничего не было. Ей казалось, что она так хорошо запомнила это место. Она лихорадочно принялась снимать с полки книги одну за другой, как вдруг дверь библиотеки распахнулась, и она услышала, как мажордом сказал:

— Мне кажется, герр барон, что мадемуазель находится здесь.

Она быстро обернулась, лицо ее побелело, а глаза расширились от испуга. В комнату вошел барон, показавшийся ей еще более важным и суровым, чем обычно.

— А, вы здесь, Гардения, — сказал он. — Мажордому показалось, что он видел, как вы вошли сюда.

— Нам не о чем с вами говорить, — запальчиво ответила Гардения.

— Мое милое дитя, — сказал барон, разводя руками. — Позвольте мне извиниться. Боюсь, что вчера я напугал и расстроил вас. Это было очень глупо с моей стороны. Вы должны понять, что я смотрю на вас как на ребенка, только как на ребенка. Вы могли бы быть дочерью моего дорогого друга, герцогини. Когда я поцеловал вас, а я полагаю, что именно это вас рассердило, это был поцелуй отца или дядюшки, не более того, уверяю вас.

В то время Гардении показалось, что это был далеко не отеческий поцелуй, но теперь она сказала себе, что она слишком неопытна, чтобы судить об этом. Может быть, немецкие отцы и дяди действительно целуют своих детей в губы. Конечно, у англичан это не принято. Но, как она часто замечала, иностранцы во многом от них отличаются. Она слегка расслабилась. Глупо было держаться столь воинственно, когда барон готов извиняться с таким уничижением.

— Мы должны стать друзьями, Гардения, — говорил он, и она чувствовала, что он прилагает все усилия, чтобы его голос звучал мягко. — Мы оба любим одного человека, мы оба хотим, чтобы она была счастлива. Разве не так? Разумеется, я имею в виду вашу дорогую тетушку.

— О да, конечно, — согласилась Гардения.

— В таком случае мы не должны ссориться, — продолжал он. — Она привязана к вам. Она сама говорила мне, как она вас любит. В ее сердце вы заняли место ребенка, которого у нее никогда не было. Обо мне речь не идет, но все, чего я хочу, — это чтобы она была счастлива и покойна. Вы меня понимаете?

— Да, конечно, — снова сказала Гардения.