Может быть, и нехорошо подслушивать, но я услышал, что говорил Барт маме, когда они остались одни. Она сидела на задней веранде. Синди дремала у мамы на коленях, пока та читала книгу. Когда Барт подбежал, она быстро отложила книгу и пересадила Синди в другое кресло. Она смотрела на него, я бы сказал, умоляюще.

А Барт выпалил:

– Как твое имя?

– Ты же знаешь.

– Оно начинается с «К»?

– Да, конечно. – Она немного забеспокоилась.

– А я… я знаю, что, когда ты уходишь, кто-то маленький плачет и кричит от страха. Кто-то такой же маленький, как я… его закрывает в шкафу злой отец, который его ненавидит. Однажды даже папа закрыл его в наказание на чердаке. На большом, темном, страшном чердаке, где всюду мыши, страшные тени и пауки.

Мама застыла от страха:

– Кто тебе все это сказал?

– У его мачехи темно-рыжие волосы… но потом он узнал, что никакая она не мачеха, а просто любовница.

Даже со своего отдаленного места я слышал, как участилось мамино дыхание, словно этот маленький мальчик, которого она посадила к себе на колени, вдруг стал представлять опасность.

– Милый, кто тебе сказал это слово? Ты ведь не знаешь, что значит «любовница»?

Барт неподвижно смотрел в пространство, будто видел там кого-то.

– Однажды жила прекрасная дама с темно-рыжими волосами… Она жила с отцом мальчика, но не была за ним замужем… А отцу было все равно, жив ли мальчик или уже нет…

Мама выдавила из себя улыбку:

– Барт, я вижу, что ты настоящий поэт. В твоих речах есть ритм, а со временем появятся и рифмы…

Барт скривился, метнув на нее свой темный взгляд:

– Презираю поэтов, музыкантов, артистов, танцоров!

Она поежилась. Я тоже.

– Барт, мне надо тебя спросить, и ответь мне искренне. Что бы ты ни ответил, тебя не станут наказывать. Ты сделал что-нибудь с Клевером?

– Клевер ушел. И не станет жить в моем новом собачьем домике.

Она сбросила Барта с колен и стремительно ушла. Потом вспомнила о Синди и побежала забрать ее. Я подумал, что она все сделала неправильно, – и к этой мысли меня привело выражение глаз Барта.

* * *

Как случалось всегда, так и на этот раз: после своей злобной «атаки» Барт устал, захотел спать и улегся без обеда. Мама как ни в чем не бывало улыбалась, смеялась и наряжалась, чтобы поехать на торжественный обед в честь назначения папы главным врачом больницы.

Я провожал их, стоя у окна, и видел, как папа гордо повел маму к машине. Когда они приехали домой, было что-то после двух ночи. Я как раз засыпал, но услышал их разговор в гостиной.

– Крис, я совсем не понимаю Барта, как он живет, почему он так разговаривает, почему так смотрит на меня… я боюсь собственного сына, и меня это огорчает.

– Успокойся, родная, – обнял ее папа, – я думаю, что ты преувеличиваешь. Если эти задатки разовьются в Барте, то он вырастет великим актером.

– Крис, я слышала, что последствием перенесенного тяжелого заболевания с высокой температурой бывает повреждение умственной деятельности. Может, после этой истории у него что-то сдвинулось в мозгу?

– Кэти, ты же знаешь, что Барт успешно прошел тест. И не думай, что мы дали ему этот тест оттого, что у нас появились подозрения. Все пациенты, у которых была высокая температура в течение длительного срока, должны пройти через него.

– Но ты не находишь ничего необычного?

– Нет, – уверенно ответил папа. – Он просто маленький мальчик с огромным количеством эмоциональных проблем, и мы, взрослые люди, должны помочь и понять его.

Что он имеет в виду?

– Но у Барта все есть! Он совсем не в тех условиях, в каких росли мы! Разве мы не делаем, что можем, для его счастья?

Видно было, что мама не удовлетворена его готовыми ответами. Я ждал продолжения разговора. Но мама сидела молча. Папа хотел, чтобы она пошла спать, – так я расценил его поцелуи. Но она сидела неподвижно, погруженная в свои мысли. Глядя на свои серебристые босоножки, она заговорила о Клевере:

– Я уверена, что это не Барт сделал. – Кажется, она больше пыталась убедить саму себя. – Так мог поступить только садист. Помнишь, была статья о событиях в зоопарке? Кто-то из этих людей увидел случайно Клевера…

Она замолчала: и ей, и мне было известно, что на нашей дороге крайне редко встречаются незнакомцы.

– Крис, – со страхом на лице продолжала она, – сегодня Барт рассказал мне что-то дикое. О каком-то маленьком мальчике, которого запирали в шкафах и на чердаке. Потом уже он поведал мне, что имя этого мальчика – Малькольм. Откуда он может знать о нем? Кто назвал ему это имя? Крис, не думаешь ли ты, что Барт близок к разгадке нашей тайны?

Я вздрогнул. Значит, есть что-то, чего я о них еще не знаю?

Значит, и в самом деле существует какая-то ужасная тайна.

Я чувствовал ее приближение, и, видимо, Барт тоже чувствовал.

Солнце играло в прятки с туманом. Я сидел в саду один. И смотрел на глубокие рубцы на своем колене. Папа предупреждал, чтобы я не соскребал коросту, иначе рубцы останутся навсегда; но какое мне дело, навсегда – не навсегда? Я начал осторожно приподнимать кончики коросты. Мне было интересно, что под ней. Но я не увидел ничего, кроме розового мяса, которое снова начало кровоточить.

Солнце наконец победило и полилось горячими лучами мне на голову. Поджаривает мозги. Не хочу, чтобы мои мозги поджарились. Я отодвинулся в тень.

Голова начала болеть так, будто вот-вот расколется. Я крепко прикусил нижнюю губу, чтобы выступила кровь. Мне не очень больно, но днем она распухнет так, что мама забеспокоится. А это хорошо. Наконец-то забеспокоится обо мне.

До того как проклятая Синди появилась у нас, я был маминым любимчиком: только на меня она целый день и обращала внимание. Скоро мама и Джори вернутся из балетной школы. Теперь они оба только и думают, что о балете и о Синди. А я уже знаю, что самая важная вещь в жизни – это деньги. Если будешь иметь много денег, никогда не придется думать о том, где их взять. Этому меня научили Джон Эймос и дневник Малькольма.

– Барт, – послышался голос Эммы, которая тихо пробралась ко мне. – Мне так жаль, что отменили обещанное путешествие в Диснейленд. Чтобы тебе было повеселее, я приготовила праздничный пирог. Только для тебя одного.

Она держала в руках совсем маленький пирог с одной свечой в центре шоколадной глазури. Будто мне исполнился всего один год! Я ударил по пирогу, и он упал на землю. Эмма закричала и отпрянула. Мне показалось, что она сейчас заплачет.

– Не очень-то красиво и неблагодарно, – проговорила она. – Барт, почему ты так отвратительно ведешь себя? Мы все стараемся сделать для тебя что-то приятное.