— Мне не надо от вас никаких секретов, связанных с ее жизнью, хотя у нее и не было их от меня никогда. До тех пор, разумеется, пока на нее не напала депрессия. Меня лишь интересуют все обстоятельства вашего увольнения из дома Челано. Мне бы хотелось также, чтобы вы мне посоветовали, как бы я могла помочь бедной синьоре Челано оправиться от этой страшной болезни, хотя, скоро, боюсь, уже будет поздно.

— В таком случае, синьора вы можете рассчитывать на мою помощь, если только я смогу вам чем-нибудь помочь. Когда я могла бы зайти к вам?

— Давайте-ка лучше не будем откладывать дело в долгий ящик. Вас устроит прийти ко мне сегодня вечером?

Мария согласилась, и они едва успели договориться о времени, как десятки людей устремились по мосту вслед за замыкающими колонну членами свиты дожа. Мариэтта с опаской стала прижимать к себе Елизавету и остальных детей на тот случай, если в толпе возникнет давка, но на этот раз все обошлось. Когда они уже были на той стороне и направлялись вместе со всеми к церкви Избавления, Мариэтту, наконец, осенило, почему её внимание привлекла туфля Филиппо. Она постаралась ясно припомнить, как он выносил на руках из оперы бесчувственную Элену: из-под атласной юбки Элены была видна ее нога, обутая в атласные же туфли с нашитыми на них бриллиантами — они были явно большими по размеру, нежели ноги Элены.

И вот вечером, когда над всей Венецией звучала музыка и где-то в районе канала Гранде шло пышное празднество, Мария Фонди пришла, как и было уговорено, к Мариэтте. Женщины уселись в комнате, служившей гостиной.

— Мне так о многом хочется расспросить вас, — начала Мариэтта, — но я спрошу вас лишь об одной, от силы двух вещах, а потом вы уж, пожалуйста, расскажите мне о тех последних днях, которые вы служили у Челано, и о том, как вас уволили.

— Одну минуту, — перебила ее Мария. — Ни синьора Савони, ни вы, насколько я могу понять, не ставите под сомнение то, что мое увольнение было несправедливым. А почему вы так верите мне?

— Потому что Элена не раз говорила и мне, и Адрианне, что она безгранично вам доверяет. И еще одно: за исключением нас, лишь вы одна знали о ее связи с Николо Контарини.

— Я бы никогда не смогла ее предать! — В глазах Марии вспыхнули сердитые искорки. — Если хотя бы на четверть знали вы, сколько ей приходилось страдать от этого негодяя Челано! Она никогда мне не жаловалась, но я сама собственными глазами не раз видела следы побоев у нее на руках и на лице.

— Мои вопросы сосредоточены на ваших последних неделях с ней. Скажите, были ли какие-нибудь признаки того, что она постепенно скатывается к ее теперешнему состоянию?

— Конечно, ее одолевали заботы. Я это всегда повторяла и повторяю. Инсггда она могла что-то положить и потом не помнила, куда. Несколько раз я видела, как она что-то искала в шкафах и ящиках столов, ходила по разным комнатам во дворце, в которых никто не живет и где редко бывают. Раньше она не имела такой привычки. Я предлагала ей отыскать то, что она потеряла, но она заявляла мне, что ничего не теряла, и сказала мне, что всего лишь интересуется дворцом, где что находится, и все такое прочее. Она была тогда очень подавлена. Не раз я заставала ее плачущей, это стало делом привычным. А иногда бывали дни, когда она была просто в отчаянии.

— А раньше вам никогда не приходилось видеть, как она что-то ищет?

— Да нет, не замечала. — После этого Мария стала рассказывать о том, как произошло ее увольнение. — В тот последний вечер все было, как всегда. Синьора отправилась в театр, а синьор устроил у себя небольшой ужин, пригласив нескольких друзей. Она любила, когда он чем-то занят или его нет, тогда она, по крайней мере, могла себя чувствовать спокойнее, хотя бы внешне. Обычно после театра они отправлялись с друзьями то ли в казино, то ли куда-нибудь вместе поужинать, но тогда она мне сказала, что из театра поедет прямо домой, и я подумала, что у нее, возможно, приближались месячные, отчего она чувствовала себя не в своей тарелке. И когда она вернулась домой, я помогла ей улечься и пожелала спокойной ночи. Она мне еще сказала, что у нее на платье оторвалась красная роза, и я взяла его с собой, чтобы к утру пришить ее, потому что она мне говорила, что отправляется на какую-то встречу на следующей неделе.

Когда Мария направлялась к себе, она услышал вдруг, как открылись двери столовой и, заглянув вниз через перила, она увидела, что Филиппо с друзьями вроде бы передумали сидеть за столом и собрались куда-то.

— А на следующее утро я была у себя, а потом меня призвал дворецкий.

— Мне очень жаль говорить тебе это, Мария, — сказал он, — но синьора больше не нуждается в твоих услугах. — И потом, когда она ошарашенно уставилась на него, ничего не понимая, добавил: — Синьор распорядился о том, чтобы новый человек приступил к службе немедленно. А тебе следует отправиться в свою комнату и упаковать вещи.

— Но мне сначала надо переговорить с самой синьорой!

— Нет, синьор это запретил. Ты станешь умолять ее не увольнять тебя, а это не позволено.

— После стольких лет…

Он подал ей сложенный листок — рекомендательное письмо, взял со стола мешочек с деньгами и подал все ей.

— У тебя не будет сложностей с новой работой, я позаботился о том, чтобы у тебя была блестящая рекомендация, вот и твое жалование на три месяца вперед, кроме того, премия, я думаю, тебе пока хватит.

— Это еще один акт проявления жестокости к моей синьоре! Уже только потому, что она была довольна тем, как я прислуживала ей, она, наверное, очень расстроилась из-за этой перемены!

Дворецкий поднялся из-за стола.

— Хватит, Мария. Я ничего не хочу больше слышать об этом.

— Ничего, послушайте, может быть, хоть правду узнаете! — выкрикнула она ему в лицо. — А этот… этот, да чтоб ему в аду корчиться!

Когда она, не помня себя, влетела в свою комнату, злые слезы потекли у нее из глаз, и она даже не видела толком, что упаковывала. А собраться, тем более так неожиданно, было делом не из легких, поскольку Мария обосновалась здесь на долгие времена. У нее накопилось много самых разных вещиц, безделушек, которые она собирала годами, стены были увешаны гравюрами и небольшими картинами, принадлежащими кистям обедневших художников, купленные ею за бесценок на городских площадях или на рынке. В конце концов, она покончила с этой не очень приятной процедурой. К ее счастью, здесь, в Венеции, жила ее замужняя сестра, Мария могла на первое время отправиться к ней, и она могла приютить ее на то время, пока она не получит новое место. Но Мария не желала уходить без того, чтобы не увидеть и не обнять на прощание свою синьору.

Легонько постучав в дверь спальни Элены и не дождавшись ни звука в ответ, Мария попыталась войти, но дверь оказалась заперта. Вдруг за дверью послышались шаги, и дверь открыла новая камеристка, темноволосая и, судя во всему, ровесница Марии, то есть лет тридцати с небольшим.

— Да?

— Я пришла поговорить с синьорой.