В сентябре королева отправилась в Лувуа, во владения теток короля. Народ отовсюду стекался посмотреть на королеву, и та, отправляясь на прогулку, всегда надевала медальон с портретом дофина, дабы при каждом удобном случае сказать: «Дети мои, вот мой сын». Как пишет маркиз де Бомбель, «она никогда не пренебрегала никакими средствами, дабы пробудить к себе симпатию, и окружение ее часто бывало повинно в том, что не находило нужным подсказать ей, что надобно сделать, чтобы получить одобрение народа…». Будь королева более внимательна, она и сама смогла бы найти подсказки…

Отходя все дальше от политики, королева все больше занималась детьми. Детям дозволялось в любое время входить к матери. «Нет никакой возможности поговорить с ней о чем-либо серьезном и важном; а когда прибегает ее дочь, чтобы поиграть и повеселиться с матерью, это еще больше усугубляет присущие королеве рассеянность и невнимательность», — жаловался Мерси Иосифу II. Посол, как и прежде, докладывал о каждом шаге Марии Антуанетты. Но если раньше донесения Мерси становились поводом для назиданий императрицы, и королева, по сути, являлась вершиной своеобразного треугольника, в основании которого находились Мерси и Мария Терезия, обстреливавшие ее наставлениями, то теперь Мерси не всегда знал, как его донесения воспринимал Иосиф.

После смерти матери император, словно наверстывая годы своего полувластия, спешно осуществлял реформы и лихорадочно пытался прирастить территорию, полагая таким образом повысить собственную роль в Германской империи. Ввязавшись в Русско-турецкую войну в качестве союзника России, Иосиф надеялся на территориальные приращения после раздела Порты. Но особенно императора прельщала Бавария, присоединение которой дало бы ему великое преимущество перед давним соперником — Фридрихом II. Есть основания полагать, что и с Вольтером в свое время Иосиф не встретился только потому, что великому философу некогда покровительствовал Фридрих. Потерпев неудачу в войне за баварское наследство и подписав мир по воле Марии Терезии, Иосиф не оставил надежды заполучить сию территорию и после смерти матери решил попробовать подойти к вопросу с другого конца — обменять Австрийские Нидерланды на Баварию. Осуществить обмен он собирался путем соглашения с баварским курфюрстом Карлом Теодором и его наследником — герцогом Карлом Августом Цвейбркжкенским, переговоры с которым по договоренности с Австрией начала Россия. Одновременно Иосиф хотел добиться от Республики Соединенных провинций открытия для иностранных судов прохода по реке Шельда, что — в преддверии обмена — увеличивало экономическую привлекательность Австрийских Нидерландов для будущего владельца. Как только слух о баварском проекте стал достоянием европейской общественности, Фридрих II обвинил Иосифа II в нарушении законов Империи и приступил к созданию так называемого Союза князей, к которому к июлю 1785 года примкнули почти все германские князья, включая курфюрста ганноверского — английского короля Георга III. Предполагаемые масштабные перестановки в центре Европы очевидно требовали участия Франции — союзницы, способной оказать поддержку моральную, военную и финансовую. Иосиф был уверен, что во Франции он располагал могущественным агентом влияния — самой королевой.

Но интересы Франции не всегда совпадали с интересами Австрии, а Людовик XVI — в отличие от своего шурина — не стремился прибавить к своему имени приставку «Великий». Не поддержав союзницу, Франция встала на защиту интересов герцога Цвейбрюккенского. Аналогичную позицию она заняла и в конфликте императора с Республикой Соединенных провинций, воспрепятствовав открытию устья Шельды. Никогда не жаждавший военной славы, Людовик отличался удивительным для того времени пацифизмом, а если вспомнить, что Марию Антуанетту с детства привлекали военные, то, возможно, это качество являлось в ее глазах еще одним (из прочего множества) недостатком супруга.

Несмотря на начальные неудачи в войне с Англией, победа французской эскадры под командованием адмирала де Грасса в Чесапикском заливе и капитуляция английских войск под Йорктауном, осажденным войсками инсургентов и союзников-французов, стали решающими сражениями освободительной войны американских колоний: стороны приступили к переговорам. После трудного, растянувшегося почти на два года обсуждения условий мира, в сентябре 1783 года в Париже было подписано соглашение, согласно которому Англия признавала независимость Соединенных Штатов Америки. Следом в Версале был подписан мир между Англией, с одной стороны, и Францией и Испанией — с другой. Англичане уступали Испании остров Менорку и Флориду, а Франции — остров Тобаго и Сенегал. Уступки, полученные в результате Версальского мира, никак не покрывали дефицит бюджета, в котором война пробила гораздо большую брешь, нежели платья и бриллианты Марии Антуанетты.

Для королевы прекращение военных действий на американском фронте означало возвращение во Францию добровольцев, а значит, Ферзена. Героического воина, овеянного боевой славой, образцового кавалера, грозу дамских сердец. В мае 1783 года Мария Антуанетта писала Густаву III: «…Ваше Величество должны знать, что в этой войне, коя, к счастью, окончилась, отличилось много шведских офицеров. Я от всего сердца аплодировала, когда король публично воздал им хвалы».

Ферзен вернулся в июне — после трехлетнего отсутствия. Как пишет в своих воспоминаниях графиня де Буань (урожденная д'Осмонд), граф Ферзен искренне и страстно влюбился в королеву, «она была этим тронута, но сопротивлялась своей страсти и убедила его удалиться. Он уехал в Америку, пробыл там два года, и в эти годы он так сильно болел, что вернулся в Версаль, постарев на десять лет и почти утратив прежнюю красоту. Полагают, эта перемена растрогала королеву; но, какова бы ни была причина, в ближайшем окружении королевы не сомневались, что она уступила страсти Ферзена. Он доказал безгрешность сей жертвы своей безграничной преданностью, своей искренней и в то же время почтительной и сдержанной любовью; он дышал лишь для нее и весь свой жизненный опыт использовал для того, чтобы как можно меньше ее компрометировать. О их связи догадывались, но никогда не подвергали ее огласке. Если бы друзья королевы были столь же сдержанны и бескорыстны, как Ферзен, на голову этой несчастной принцессы не обрушилось бы столько клеветы». Эти строки подводят нас к выводу, что роман между королевой и Ферзеном был не только платоническим. Но в 1783 году графине было немногим более двух лет, и писать о Ферзене она могла только с чьих-то слов.

В те три месяца, что Ферзен провел в Париже перед отъездом в Швецию, красавец-швед и Мария Антуанетта вряд ли виделись часто. Королева снова была беременна, причем эта беременность протекала тяжело и в самом начале ноября завершилась выкидышем. Ферзен занимался устройством своего будущего и вновь подумывал о выгодной женитьбе — на этот раз на дочери Неккера Жермене, которая, однако, предпочла ему шведского посланника барона де Сталь. Ферзен нисколько не огорчился — быть может, потому, что, несмотря на редкие встречи с королевой, в сердце его вспыхнула любовь. Хотя, возможно, он примчался в Версаль уже на крыльях любви. Возможно, из далекой Америки королева виделась ему некой принцессой Грезой, «дальней любовью», достойной рыцарского поклонения и служения. Или, как предполагает А. Сьёдерхельм, «смутная надежда», которую он хранил все эти «долгие военные годы», наконец стала уверенностью и влюбленные нашли время объясниться. Впрочем, земной любовью Ферзен никогда и нигде не был обделен. Версия о нежных чувствах вернувшегося из Америки шведа строится на его письме сестре Софи, отправленном 31 июля: «Я не могу ни о чем думать, настолько я счастлив, и на это есть все основания, о которых я расскажу подробнее при встрече. Несмотря на всю радость от предстоящей встречи с вами, я не могу без сожаления покидать Париж. Вы найдете это совершенно естественным, когда узнаете причину; я обязательно сообщу ее вам, ибо не хочу иметь от вас секретов. Надеюсь, больше поводов судачить обо мне не будет, поскольку я не хочу когда бы то ни было связывать себя семейными узами, это против моей природы. Когда-нибудь, когда меня настигнет несчастье утратить отца и мать, вы, милая моя подруга, замените мне и отца, и мать, и даже жену. Вы станете хозяйкой моего дома, это будет ваш дом, и мы больше никогда не расстанемся. Я не могу быть с той единственной, которой хотел бы принадлежать, с той, кто действительно меня любит; вот почему я не хочу принадлежать никому». Но принадлежал ли он уже королеве? Неизвестно.