Не желая ни преувеличивать, ни лгать, я тем не менее делаю вид, что имею гораздо большую власть над королем, нежели на самом деле, ибо в противном случае я могу и вовсе лишиться этой власти.

Признания, сделанные мною вам, дорогой брат, отнюдь не лестны для моего самолюбия; но я не хочу ничего от вас скрывать, дабы вы смогли правильно оценить мои действия, несмотря на разделяющее нас огромное расстояние», — писала она в сентябре 1784 года.

Письмо, написанное после того, как разгневанная Мария Антуанетта потерпела фиаско в разговоре и с королем, и с Верженном, явилось последним клапаном для выпуска пара. Рискнем предположить, что крайне эмоциональное вмешательство королевы в государственные дела было обусловлено не только просьбами брата, но и ее собственным взвинченным настроением, в котором она пребывала после отъезда Ферзена, в конце июля отбывшего из Парижа вместе со своим королем. В октябре Мария Антуанетта писала Густаву III: «…большую часть времени я провожу в Трианоне, где принимаю только самых близких людей, и то в небольшом количестве. Такой образ жизни соответствует состоянию моего здоровья, как в начале беременности, так и сейчас, когда она счастливо продолжается». Но если королева не симпатизировала Густаву, зачем сообщать ему о своей беременности? Может быть, для того, чтобы об этом прочел Ферзен? Но это только предположение…

Какие еще события порождали внутреннюю неудовлетворенность, толкавшую Марию Антуанетту спорить с королем и без оглядки защищать интересы Австрии? Два летних месяца дни полнились счастьем разделенной любви, возвышенного и романтического чувства, с неимоверной силой рвавшегося наружу и с превеликим трудом скрываемого от любопытных взоров. Любое сказанное слово жадно подслушивали сотни ушей, любой взгляд стремительно перехватывали сотни глаз, а отыскать в лабиринте версальского мирка уединенный уголок, куда можно удалиться, не вызвав пересудов, было практически невозможно… Но когда дни, исполненные сладостного томления и встреч с любимым человеком, оборвались, образовалась пустота. Вместе с детьми Мария Антуанетта перебралась в Трианон, где позировала шведскому художнику Вертмюллеру, писавшему по просьбе Густава III ее портрет вместе с Мадам Руаяль и дофином, и занималась детьми. Она выделила дочке отдельный огородик, где та маленькой лопаткой вскапывала собственную грядку, слушала не по-детски серьезные рассуждения дофина. По вечерам приходил король и семья вместе ужинала. Но насколько эта спокойная семейная жизнь удовлетворяла молодую женщину, все существо которой жило любовью — настоящей, не призрачной и не безответной?

8 октября австрийский корабль попытался пройти из Антверпена в устье Шельды, но голландцы его обстреляли. Император немедленно собрал 80-тысячную армию и отправил ее на границу Республики Соединенных провинций. Конфликт грозил превратиться в настоящую войну. Узнав о событиях от Мерси, Мария Антуанетта бросилась писать супругу, охотившемуся в то время в Фонтенбло. Сообщив ему взволновавшие ее подробности конфликта, она выразила надежду, что оскорбленный голландцами император получит поддержку от французского союзника. Выразив свои сожаления, Людовик после консультаций с Верженном написал императору письмо и имел неосторожность показать его супруге. Мария Антуанетта сочла его возмутительным, ибо, по ее мнению, оно оправдывало поведение голландцев. Подозревая, что это послание — дело рук ненавистного ей Верженна, она потребовала мужа лично написать ее брату, а когда письмо было готово, забрала его и передала Мерси, «дабы тот передал его императору со своим курьером», подчеркнув, что оно написано «собственноручно королем». Сама она пообещала императору «никогда не пренебрегать вопросами, интересующими ее дорогого брата».

«Дорогой брат» отозвался немедленно, предложив уладить свой конфликт с Голландией за счет обмена: курфюрст Баварский уступит Иосифу Баварию, а тот в обмен отдаст ему Австрийские Нидерланды. Бавария по-прежнему не давала Иосифу покоя, и он просил сестру уговорить Людовика поддержать его план, убедив в его пользе наследников баварского курфюрста: «Наконец, дорогая сестра, настал удобный момент, когда, продолжая оставаясь добрым королем французов, Людовик имеет возможность доказать мне, что он является также моим союзником, другом и братом». Рьяно взявшись за выполнение поручения, Мария Антуанетта натолкнулась на сопротивление как Людовика, так и Верженна, что окончательно ее разозлило. «Совершенно невозможно (и вы сами это знаете, так что не усомнитесь в моих словах) убедить короля принять твердое решение, сообщить его мне в присутствии Верженна, настоять на своем и, главное, впоследствии не изменять его», — жаловалась королева в письме Мерси. Людовик наверняка понимал, что, защищая австрийские интересы, жена лишь выполняет просьбу любимого брата, не задумываясь ни о том, что станет с Францией, если та пойдет на поводу у амбиций императора, ни о собственной репутации: когда королева стала матерью наследника престола, ее проавстрийские хлопоты многие расценивали как государственную измену. И король, написав императору, что готов выступить посредником в переговорах между Австрией и Голландией, стал ждать, когда супруга его наконец успокоится. При его неразговорчивости это было несложно.

Конфликт растянулся почти на год: 8 ноября 1785 года Голландия и Австрия при посредничестве Франции и Пруссии подписали в Фонтенбло мирный договор, после которого позиции Франции как миротворца в Европе еще больше укрепились. Вдобавок Франция — не в интересах Австрии — заключила оборонительный союз с Голландией. Вынужденная смириться и с союзом, и с решением короля оставить Верженна, отставки которого она так и не добилась, Мария Антуанетта еще больше возненавидела министра. Впоследствии Мерси в письме Кауницу скажет, что, будь королева способна к упорным и последовательным действиям, она вполне смогла бы отправить в отставку Верженна, однако отсутствие упорства и последовательности сделало ее усилия бесполезными.

Поддержка Марией Антуанеттой честолюбивых проектов брата вызвала очередную волну неприязни к ней, вылившуюся в новую кампанию листовок и памфлетов. Но, кажется, королева и сама начала понимать, что ей пора установить некую дистанцию между собой и братом. «Разумеется, я никогда не забуду, что по рождению я австрийка и сестра императора. Но в настоящий момент прежде всего следует помнить, что я королева Франции и мать дофина», — писала она военному министру графу де Сегюру. «…Главное, дорогой брат, теперь я прежде всего француженка, а уж потом австрийка!» — писала она Иосифу. Однако вряд ли широкая публика поверила ей. В мае в Шантелу скончался творец и столп австро-французского альянса Шуазель, положив конец надеждам Марии Антуанетты увидеть его у руля внешней политики Франции.

Торжественная служба в честь рождения наследника престола традиционно проводилась в столице. Но с некоторых пор королева опасалась бывать в Париже, встречавшем ее настороженно и враждебно. Клевета сделала свое дело, превратив легкомысленную молодую женщину в символ злобы и коварства одряхлевшего режима. 24 мая, в роскошном платье, с бриллиантовыми серьгами, стоимость которых приближалась к 80 тысячам ливров, Мария Антуанетта, трепеща от волнения, отправилась на торжественный молебен в собор Парижской Богоматери возблагодарить Господа за рождение герцога Нормандского. Город встретил карету королевы ледяным молчанием, только вслед иногда кричали: «Австриячка!» Вечером по приглашению графа д'Артуа Мария Антуанетта вместе с ближайшими друзьями ужинала в Тампле — там, где суждено будет умереть ее сыну, чье рождение она праздновала. Разумеется, королева этого не знала, однако настроение у нее было не из лучших, и, вернувшись в Версаль, она со слезами бросилась в объятия супруга. «Что я им сделала?» — всхлипывая, повторяла она; ей было страшно.