— Еще бы не чувствовать! — Она делала вид, что не замечает озорных огоньков в его глазах. — Кухарка постоянно жалуется, что моему супругу трудно угодить: ему не нравится ни один из сортов чая, горничная сетует, что мой муж никогда не пользуется мусорной корзиной у себя в кабинете, а служанка в прачечной льет слезы, потому что ты бросил красный шарф вместе с шейными платками, и все они теперь розового цвета.

— Какой из меня получился неудачный муж! Пошли кого-нибудь в «Твайнингс» на Стрэнд, я напишу список сортов хорошего чая. Постараюсь не комкать бумагу и не бросать в камин, ну а что до платков — сомневаюсь, что снова не поступлю так же. — Он внимательно посмотрел на нее. — И это основные проблемы в нашем браке?

— Нет. Это пустяки по сравнению с главным. — Ей тоже нравилось поддразнивать его, теперь главное — не покраснеть. — То, что я замужем, убеждена по другим, гораздо более приятным обстоятельствам.

— Вот как? — Он откинулся в кресле, и она залюбовалась его стройной фигурой, элегантной позой и снова вернулась к тому игривому тону, который, вероятно, можно было принять за флирт, хотя она просто старалась поддержать его веселое настроение.

— Конечно. — И София начала перечислять, загибая пальцы: необыкновенная щедрость, сумма, выделенная на новый гардероб, плюс на карманные расходы, — все это очень приятно.

Может быть, он проявит щедрость и в другом — откроет ей свою душу, позволит быть ближе, и она сможет раскрепоститься сама и разделить с ним еще более приятные вещи, когда он научит ее тайнам любви.

— И ты не жалеешь о своей судьбе, о том, что произошло с тобой? — Кэл посерьезнел, давая понять, что отвергает игривый тон.

— Нет! Ты же знаешь, что я не любила Даниэля. Как было бы ужасно выйти за него и потом всю жизнь притворяться!

— А со мной ты не притворяешься?

Она знала, что и с ним притворяется, но по другой причине — она его уже любит и с трудом удерживается от признаний.

— Нет, я… — Она закрыла глаза, чтобы не видеть его внимательного, недобро потемневшего взгляда. Это понятно: каждый раз, глядя на себя в зеркало, он видит Даниэля, своего мертвого брата. Рана еще не зажила. — Ты вернулся другим, вероятно, и Даниэль сильно изменился. Превратился из юноши в мужчину и мало был похож на того, прежнего. Мне пришлось бы и Даниэля узнавать и понимать заново. Как сейчас у нас происходит с тобой..

Он молчал, но ей показалось, что сумрачный взгляд немного просветлел. Кажется, она все-таки нашла верные слова. Часы на камине отбили еще полчаса, и он встал:

— Пойду переоденусь к ужину. Теперь мы можем пригласить новых друзей в гости, как ты считаешь?

— О да. — Она тоже встала. — Я поднимусь с тобой.

Он предложил ей руку, и они стали подниматься по лестнице. София чувствовала себя почти счастливой. Пусть он не любит ее, но теперь она нравится ему гораздо больше, чем раньше, а сегодня она приобрела наконец подругу, и еще — почти уверена, что сегодня ее муж придет к ней в спальню.

Так и случилось. Кэл пришел почти сразу, как только она отпустила Чиверс, и, увидев его, София выронила из рук книгу, которую только что взяла.

— Сегодня мое общество не помешает? — спросил он. — Из того, что ты сказала мне сегодня в парке, я сделал вывод, что оно будет тебе приятно.

— Конечно. — Она смотрела на него сквозь ресницы, стараясь унять стук сердца, когда он начал, по своей привычке, гасить свечи одну за другой, но, когда остались две последних, вдруг взмолилась:

— Прошу тебя, оставь.

— Обе? — Он удивился. — Но мне показалось, что тебе больше нравится темнота.

Он думает, что она стесняется видеть его обнаженным и себя тоже, считает ее скромницей, не зная ее мыслей в действительности.

— Нет, я хочу тебя видеть. В темноте остается только голос и запах. — Она увидела, как он приподнял бровь. — А я хочу видеть и тебя самого.

Кажется, эти слова были ему приятны. Он стоял, словно раздумывая, и она не могла понять по выражению его лица, что он решил.

— Прошу тебя, Каллум.

Он улыбнулся. Как его меняет эта улыбка! Нельзя сказать, что он становится еще более привлекательным, хотя, может быть, и так, но моложе — это точно.

— Зажги их все снова, — вдруг сказала она, осмелев, и он повиновался.

В ярком свете сразу заиграла его темная гладкая кожа, приобретая теплый янтарный оттенок. Он снял сюртук, жилетку, рубашку, нетерпеливо сбросив их на пол, а не стал, как в прошлые разы, развешивать все аккуратно на спинку кресла. Он проделал это, не сводя с нее потемневшего взгляда, не оставляющего сомнений в его нетерпеливом желании.

— Твоя кожа как будто удерживает солнце. — Ее голос дрогнул от волнения. — Ты ведь давно вернулся из Индии, а загар все держится.

— Когда мы уезжали, я был, можно сказать, черным: мы плавали круглый год, если позволяло море. — Он присел на кровать, все еще в бриджах и чулках, она сквозь ресницы любовалась его сильным обнаженным торсом, рельефными мышцами, упруго перекатывающимися под кожей. — Мы ходили полураздетые, нам было позволительно, как холостякам, а там даже в тени быстро загораешь. Вот на корабле, хотя тоже было очень жарко, пришлось одеваться: что поделаешь — приличия. Видишь разницу? — Он указал на более темный треугольник на груди — след от расстёгнутого ворота рубашки, и на руки.

Она провела по внутренней стороне его руки, там, где кожа была гладкой и нежной. По его телу прошла легкая дрожь, будто ему стало щекотно, и он рассмеялся:

— Берегись, я отплачу тем же. — Но когда она убрала руку, добавил поспешно: — Нет, нет, продолжай, мне очень приятно.

Окончательно осмелев, она протянула руку и погладила его по груди. Потом спустилась вниз на плоский живот. Это казалось чудом — он не остановил ее, он раскрывался ей навстречу, доверчиво, явно испытывая удовольствие от нежных прикосновений, а София, осознавая, что полюбила его, боялась, что новые отношения, возникающие между ними, еще слишком хрупки и могут рассыпаться от неосторожного обращения.

— На нас обоих слишком много одежды, — произнес он сдавленно, но не двигаясь с места, как будто не хотел лишаться ее ласки. Потом встал и, сняв с себя бриджи и носки, бросил их на пол.

— Ты не плавал голым, — сказала София, когда он нагнулся, чтобы положить одежду на стул, — она увидела контраст между загорелой спиной и белой кожей на ягодицах.

— Конечно.

Он повернулся, и она впервые так близко увидела возбужденного мужчину. Ей хотелось дотронуться до его естества, но она боялась показаться распутной.

— Дотронься до меня, — услышала она и повиновалась. Нежность, шелковистость напряженно пульсирующей плоти удивила ее. Подняв глаза, она увидела, что глаза у него закрыты, лицо искажено. И вдруг, уже не думая ни о каких сдерживавших ее страхах, наклонилась и прикоснулась к ней губами. Ласки ее становились все смелее, она как будто знала, что именно он ждет от нее. И уж никаких сомнений и страхов, никаких мыслей о том, как она потом назовет свои действия.