славословием, восстановим ленинские принципы коллективного руководства - вдруг снова обрыдлые культовые песнопения. Только вместо Сталина - Хрущев, вместо «великий» - «самый большой», вместо «вождь передового и прогрессивного человечества» - «самый демократический из всех демократических людей», вместо «корифей всех наук» - «самый большой новатор нашего времени», неизменными остались подобострастное «родной» и патетическое «многие лета».

Неужели это психологическая инерция, ставшая второй натурой привычка выражать свои чувства к первому лицу страны культовыми клише? Не похоже на Корнейчука - слишком искушенный он политикан, прекрасно понимает, с какой серьезной материей имеет дело, здесь каждое слово, каждый эпитет продуманы и взвешены, к тому же, по слухам, он принадлежит к близкому окружению Хрущева, бывает у него дома. Тогда это сигнал к восстановлению культовой идеологической схемы правления: народ - партия - вождь. Видимо, изменилась ситуация в высшем руководстве страны. Это сразу же понял (или ему дали понять) Николай Тихонов, в его заключительном выступлении на съезде после еще обязательной, еще не отмененной - скоро ее упразднят - благодарности «коллективному руководству» - ЦК и Президиуму ЦК КПСС - появился пассаж, уже ориентированный на только что произнесенный Корнейчуком спич: «Особую благодарность мы должны принести большому другу нашей советской многонациональной литературы, нашему дорогому Никите Сергеевичу Хрущеву за его большое, блестящее, замечательное слово, с которым он обратился к съезду, ко всем писателям». Конечно, по сравнению с Корнейчуком бледновато, не тот накал, не та проникновенность, но и Тихонов тотчас же присягнул…

Вернувшись из Кремля, мы вечером долго обсуждаем сложившуюся ситуацию. И это не спор на отвлеченную политическую тему, не праздная болтовня пикейных жилетов, перед нами стоит вполне конкретный практический вопрос, который к тому же надо решать сегодня, немедленно: печатать ли выступление Корнейчука? Не печатать опасно, за этим, похоже, стоит большая политика, можно нарваться на серьезные неприятности, тем более что будет лично задет Корнейчук, - известно, что он человек злопамятный и мстительный, а так как вхож на самый верх, может обратить внимание на нелояльный поступок «Литературки», попросту говоря, настучать. Но и разжигать снова культовое калило - мерзкое дело, с души воротит. И начальство решается - Корнейчука не печатаем. Это не самостоятельное выступление, это всего лишь спонтанный отклик на речь Хрущева - таков выработанный нами главный аргумент на тот случай, если вдруг вызовут на ковер для объяснений. Но подстраховываемся - в съездовский дневник вставляется фраза: «Выступивший затем А. Корнейчук (Украина) под бурные аплодисменты делегатов и гостей горячо поблагодарил Н. С Хрущева от имени съезда за теплые слова и пожелания, высказанные в адрес многонациональной армии советских писателей, и поздравил Н. С. Хрущева с присуждением ему международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами».

Через некоторое время по линии пропаганды указание: укреплять авторитет первого секретаря. Этим займутся не только ретивые борзописцы-«культтрегеры», очень будут стараться и те, кто принадлежал к «коллективному руководству» и кого Корнейчук называл «друзьями» Хрущева. Это возвращение на культовые круги не помешало, а помогло потом «друзьям» сбросить Хрущева - «волюнтаризм», в котором они его обвиняли, в сущности, был легко расшифровываемым псевдонимом нового «культа личности», который они сами же создавали. При Хрущеве понадобилось несколько лет, чтобы изжить идею «коллективного руководства» и возвратиться к «культовой» модели. У Брежнева, первоначально противопоставившего хрущевскому «волюнтаризму» «коллективное руководство», на это ушло существенно меньше времени - уже через год стараниями аппарата и пропаганды он был поднят на недосягаемую для сподвижников высоту. А Андропов и Черненко сразу же без какой-либо промежуточной стадии «коллективного руководства» становились «самыми большими». Система окостенела и воспроизводила один и тот же стереотип.

Наша молодая команда

После съезда постепенно стал заполняться наш шестой этаж. Набрать людей для такого большого отдела, да еще в короткий срок - дело очень нелегкое. Вроде бы всегда ходят толпы ищущих работу журналистов и редакторов, устроиться на приличное место трудно. Но вот в какой-то солидной редакции возникла нужда в толковом работнике - освободилось место, дали еще одну ставку, попробуй, найди его, этого толкового работника, с ног собьешься. С улицы ведь не возьмешь, поиски эти - мука-мученическая, обзваниваешь множество близких и шапочных знакомых, стараясь получить нужную информацию, с дипломатической осторожностью советуешься с коллегами из других редакций. Я потом не раз сталкивался с такой ситуацией - то сам занимался поисками подходящего сотрудника, то ко мне обращались за помощью и советом. А тут одним махом надо было заполнить почти десяток свободных мест.

Руководство газеты решает формировать отдел главным образом из молодых, и мы начинаем действовать, широко раскидываем сети. Конечно, кто-то был на примете у Бондарева, кто-то у меня. Кого-то нам рекомендовали. Стали приглашать кандидатов для подробной беседы, читать то, что они напечатали, некоторых просили что-то для пробы написать. В общем, удача сопутствовала нам, грубых промахов у нас не было. Команду нашу (действительно, создалась команда, объединенная общими представлениями о задачах литературы, о ее достоинстве, о критериях ее оценки, работавшая дружно, напористо, жаждавшая новизны и остроты - я не случайно здесь и дальше часто говорю «мы») составили в основном совсем молодые люди, делающие в литературе и журналистике первые шаги.

Но этот самый молодой в редакции отдел очень быстро занял положение лидера, стал задавать тон. Через четверть века мне однажды пришлось отправиться в библиотеку «Литературки» - понадобились какие-то старые газеты, - и там я встретил все того же, что и тогда, заведующего библиотекой Федорова. В нашу пору он был секретарем партбюро, видной фигурой в редакции, считал своей обязанностью и правом нас воспитывать, время от времени нам от него доставалось - он присоединялся к той критике, которой мы подвергались на Старой площади, развивал ее, его побаивались. Пока отыскивали нужные мне газеты, мы с Евгением Дмитриевичем болтали о всяких пустяках. «А знаешь,- неожиданно, без всякой связи с нашим разговором, видимо, отвечая каким-то своим мыслям, воспоминаниям, сказал он,- ведь такого сильного отдела литературы, как ваш, больше в газете не было». И мои бывшие коллеги, давно уже ставшие маститыми литераторами, вспоминая нашу молодую команду, признавались, что то были для них годы самой интересной, самой захватывающей работы. Присоединяюсь к ним, для меня тоже…

Большая часть молодых сотрудников отдела очень быстро - не скажу, составила себе имя, это чересчур громко, но что точно, была замечена и отмечена в литературном мире, их приняли в Союз писателей. Некоторых еще до того, как им удалось выпустить книгу,- случай в оказенившемся Союзе