После сказанного все четверо спешно отправились дальше; такая спешка показалась бы вполне естественной для того, кто знал их побуждения и цель их устремлений. Местность по-прежнему оставалась гористой, но идти по ней было легче для людей, преодолевших ужасную лощину Большого Склона, где ходят, рискуя жизнью, одни контрабандисты, да и то из таких, кого преследуют, кого поставили в безвыходное положение.

Таким вот образом четверо мнимых разбойников довольно скоро приблизились к уединенному месту, где они оставили своих лошадей, хорошо укрытых за скалами и крепко привязанных, чтобы не убежали.

Говорить о тропе уже не имело смысла, но еще слабо виднелась довольно широкая дорога, проложенная когда-то лесорубами. Четверо молодых людей шли по ней рядом, игнорируя, возможно, впервые такой разумный и такой рациональный способ передвижения, как «индейская вереница»[84].

Это было сделано опрометчиво и могло иметь последствия, серьезность которых невозможно предусмотреть.

Молодые люди шли, тихо переговариваясь между собой, но вдруг Франсуа, шедший с правого края, наступил на острый камень, потерял равновесие и упал в выемку, скрытую стелющимися травами.

Прежде чем Боб и его братья успели вскрикнуть, Франсуа успокоил их, поднявшись на дне ямы, к счастью, неглубокой.

– Ничего страшного, – сказал он. – Дайте мне руку.

Энергичным рывком он выскочил из ямы и уже собрался встать на обе ноги, но неожиданно жалобно застонал. Он бы снова упал в яму, если бы не успел вцепиться в Жака и Жана.

– Проклятие! Я сломал ногу… Не могу наступить на нее.

– Сломал? Что ты говоришь, мой бедный малыш? – крайне взволнованно спросил Жан.

– Посмотри скорее!.. Ты меня хорошо знаешь, не так ли?.. Ты знаешь, что я вынослив к боли… О! Как я страдаю…

– Подожди… Мы понесем его.

Боб, Жак и Жан подняли юношу, предполагая, что боль скоротечна. Тщетные надежды! Страдания Франсуа были таковы, что он, несмотря на все свое мужество, чувствовал себя как бы пришибленным.

– Опустите меня, я хочу посидеть… Моя нога весит больше ста фунтов. Я в таком состоянии, словно мне отрезали лодыжку.

Не теряя времени на бесполезные причитания, молодые люди, привыкшие с детских лет сталкиваться с трудностями, в двух словах составили план действий, немедленно приведенный в исполнение.

Сначала срубили ножами Боуи две толстых ветки, потом прикрепили их под прямым углом к двум другим, более длинным веткам – вот вам и основа носилок. Ветки переплели гибкими прутьями, какими пользуются лесорубы, чтобы связать охапки хвороста. Наброшенный поверх плащ заменил полотнище.

За двадцать минут всё было готово. На носилки положили Франсуа, который совсем не мог ходить. Жак взялся с одного конца, Жан – с другого. Боб освещал дорогу.

– Ты сможешь удержаться на лошади, не правда ли, малыш? – ласково спросил Жан, при этом голос его немного дрожал.

– Если надо, ты же понимаешь, что смогу, старшой?

– Полукровки укрыты всего в четверти льё… Они у нас такие послушные… Тебя несильно будет трясти…

– К тому же перед тем, как сесть в седло, мы основательно осмотрим твою ногу, не так ли, мой Франсуа? – сказал Жак.

– Бедные мои братья!.. Какое неудобство я вам причинил!..

– Не говори глупостей! Это – ничтожная малость!..

– Я тяжелый, да?

– Как из свинца!.. Но мы же сильны, как бизоны… Через двадцать минут мы будем на месте!

Однако потребовалось не менее получаса, несмотря на силу, выносливость и добрую волю молодых атлетов, которых на каждом шагу задерживали всё новые препятствия.

Наконец они дошли: изнуренные, задыхающиеся, вспотевшие, но какая разница! Цель была достигнута.

Но какую новую катастрофу им уготовила слепая судьба! Боб, шедший в десяти шагах впереди, остановился и разразился потоком страшных ругательств…

– Лошади!.. Резня!.. Куча падали!.. О, несчастные животные!.. Ужасная резня!

Но какую новую катастрофу им уготовила слепая судьба!

Спектакль, открывшийся при свете склонявшейся к горизонту луны и поразивший Боба, был и в самом деле ужасен.

Четыре лошади, оставленные хозяевами на время экспедиции в месте, предоставлявшем все мыслимые гарантии безопасности, распростерлись на земле с распоротыми животами, с рваными ранами, словно на них накинулась целая группа тигров.

Их терзали с небывалой силой и жестокостью, кромсали, словно бы рубили саблями, выдирали мышцы как бы железной бороной. Глазам молодых людей открылось зрелище жалобное и трагическое; им представилось месиво внутренних органов, раскромсанные куски мяса, объеденные догола кости, лежащие в кровавой, тошнотворной жиже.

Эти повреждения можно сравнить разве что с увечьями, наносимыми скопищем грифов или стальными челюстями паровой машины, или неудержимым напором стремительно мчащегося поезда!..

В течение нескольких секунд молодые люди, онемев от изумления, разглядывали это ужасное зрелище.

Но потом, поскольку они были, прежде всего, мужчинами, приученными воспитанием к любым сюрпризам судьбы авантюристов, поскольку полуиндейская кровь дикарским хладнокровием смиряла нервозность белой расы, их реакция свелась к долгим и мучительным вздохам.

– Какое несчастье!.. Ужасная беда, – резюмировал Жан мысли всей четверки… Луи Риэль ждет!.. Франсуа покалечился!

– Не занимайтесь мной! – крикнул мужественный юноша. – Идите пешком!.. Торопитесь!.. Английские палачи жаждут добычи!.. Каждый потерянный час может стать последним для нашего друга… Сделайте мне костыль… Я как-нибудь дотащусь до Буасвена или Делорейна!

– Ты бредишь, мой бедный малыш! Оставь мы тебя хоть на одну минуту, и ты станешь жертвой зверя, учинившего эту резню!

– Это гризли, не так ли, Боб?

В то время как Жан и Жак все еще поддерживали носилки, на которых лежал Франсуа, Боб с карабином наизготовку разглядывал скорбную бойню.

Осторожный, как настоящий краснокожий, он знал, что напившийся кровью зверь обычно засыпает после трапезы прямо на трепещущих телах своих жертв.

– Да пусть меня черти удавят! – сказал он с глубоким удивлением. – Эту бойню устроили два гризли, а не один. Я вижу два следа… Ошибиться невозможно…

– Нет большей опасности, чем нападение именно в эти часы… Вы, как и я, хорошо знаете, что гризли, проблуждав всю ночь, обычно возвращается на рассвете и весь день спит в своей берлоге.