«Лифты для пациентов, а врачи – пешочком по лестнице».

Эта фраза засела в моей памяти с первого раза, когда я услышал ее от профессора Димитрия в Институте нейрохирургии имени академика Ромоданова Национальной академии медицинских наук (НАМН) Украины в Киеве.

Дело было летом 2004 года, я тогда приехал в институт прямо из аэропорта, где профессор встречал меня, держа над головой табличку с моим именем по-украински. За некоторое время до того я разослал электронные письма нейрохирургам всех развивающихся стран с предложением сотрудничества в области передовых методик малоинвазивных нейрохирургических вмешательств. Профессор Димитрий откликнулся одним из первых, и вот я прилетел в Киев прямо из дома в Сан-Диего, благо выдалась отпускная неделя.

Снаружи мрачная серая громада многоэтажного больничного корпуса, где располагался институт, напоминала линейный корабль, брошенный на приколе доживать свой век в неравной борьбе с непогодой. Это было государственное лечебное учреждение, и значит, финансировалось оно скудно, а лечились здесь только бедные слои населения. Ряды распахнутых по случаю жары окон немного оживляли унылое однообразие выщербленных бетонных стен свисающими наружу тюлевыми занавесками. Как будто тюрьма принарядилась в кружева по случаю праздника.

Институт нейрохирургии занимал верхние этажи больничного корпуса, поэтому в вестибюле я сразу направился к единственному лифту и уже было занес палец над кнопкой вызова, как профессор Димитрий выдал сакраментальную фразу: «Лифт у нас для пациентов, а врачи все больше пешочком да по ступенечкам».

И повел меня в глубину вестибюля, где был выход на лестницу. Мы начали подниматься.

На первом этаже я увидел, что дверь пожарного выхода открыта настежь.

«Разве вы ее не закрываете?» – удивился я.

«Кондиционеров у нас нет, а так хоть какое-то дуновение воздуха. А если пожар…» – он изогнул бровь, пожал плечами и продолжал подниматься.

Обшарпанная лестничная клетка производила гнетущее впечатление. На каждом этаже из открытых дверей на лестницу просачивался узнаваемый едкий запах дезинфекции и дешевого хозяйственного мыла. Но и этот букет стойких больничных ароматов перебивали характерные для каждого отделения запахи. Из родильного на нас пахнуло околоплодными водами. Из отделения интенсивной терапии выплывал резкий дух антисептиков, а в глубине слышались гул и постукивание аппаратов жизнеобеспечения. Этажом выше витал застарелый и такой знакомый мне запах припаленной плоти – там располагались операционные. Еще выше помещалось отделение неврологии, и мой нос унюхал совершенно неожиданное и неуместное амбре: к ароматам жарящегося бекона примешивались отчетливые ноты чистящего средства и почему-то керосина, а аптечные флюиды придавали этому странному попурри дополнительную остроту.

Я озадаченно взглянул на Димитрия, и он, ни слова не говоря, жестом пригласил меня зайти в отделение. В коридоре он открыл дверь в первую попавшуюся палату с правой стороны. Там было шесть кроватей, на каждой по ребенку; кто-то спал, другие сидели, откинувшись на подушки. Дети были такие худенькие, что сначала мне показалось, будто это онкологические пациенты. С двумя самыми маленькими рядом на кроватях лежали матери, другие мамаши переговаривались и что-то готовили на небольших составленных в углу керосинках. На одной я заметил кастрюльку с кипящей водой – там стерилизовались стеклянные шприцы и иглы. На другой керосинке стояла сковорода, в которой что-то шкворчало.

Я спросил Димитрия, что там жарится.

«Сало», – ответил он.

И тут меня осенило. Я наклонился к нему и одними губами произнес: «Эпилепсия?» Он кивнул.

Как же я сразу не догадался? Юных пациентов держали на особом питании – сплошь из жиров. Одних только жиров. Более сотни лет назад медики обнаружили, что у детей с эпилепсией при диете, включающей главным образом сливки, растительное масло, сливочное масло и другие продукты с высоким содержанием жиров, припадки становятся реже или полностью прекращаются. Правда, вскоре высокожировой рацион отошел на второй план, вытесненный фенобарбиталом – изобретенным примерно в то же время первым медикаментозным препаратом, который способствовал снижению частоты эпилептических припадков. В 1990-е годы интерес к этой диете возродился, ее снова стали активно использовать, если лекарственные антиэпилептические препараты оказывались бессильными.

А вот в Украине, России и других бывших советских республиках высокожировая диета всегда была в чести как испытанное народное средство против эпилепсии и палочка-выручалочка для семей, которые не могли себе позволить дорогостоящих препаратов. Вот матери и готовили собственное лекарство – шкварки – в попытках усмирить бушующие штормы избыточных электрических разрядов в головах бедных ребятишек.