— Не надо! Я прошу вас! Не надо! — умоляла она, лежа с закрытыми глазами. — Я вам верю, вы этого не сделаете! Если любите меня, то вы этого не будете делать! Я прошу вас, не надо! — Она пыталась сопротивляться и тут же доверчиво льнула ко мне. Платье все больше сползало вниз, сковывая движения ее рук, оголяя плечи и, наконец, небольшие мягкие груди. Я наслаждался ее нежной кожей, мочками ушей, проводя дорожку из поцелуев вниз, добираясь до затвердевших сосков. Я видел, что она уже не внемлет голосу разума, подчиняясь лишь своему желанию, которое бешено пульсировало внутри нее. Я не спешил ее насытить, а когда это произошло, она закричала, но не от боли, это был крик женщины, оказавшейся на вершине блаженства.

Когда все закончилось, я лег рядом с ней, и она начала возиться со своим платьем, довершая работу, начатую мной, перед этим стыдливо заметив:

— В постели неудобно лежать одетыми.

Вслед за ней я тоже полностью разделся, и наши обнаженные разгоряченные тела соприкоснулись. Она вздрогнула и прижалась ко мне, осторожно обняв меня. Внутри я ощущал пустоту, острое желание, толкнувшее на это безумство, меня покинуло. Захотелось одеться и уйти.

— Вы любите меня? — спросила Христина и испуганно замерла в ожидании ответа.

Что я мог ей сказать? Правду? Что мне нужно было только ее тело, да и то вследствие длительного воздержания и по причине любопытства?

— Да, я тебя обожаю! Мне было очень хорошо!

Я как бы раздвоился. Одно мое «я» бесчувственно и лениво обнимало доверчивую девушку, бесстыдно рождая ложь, другое «я» отвело себе роль постороннего наблюдателя. Позиция никак не реагировать на возникшую ситуацию меня больше устраивала, но каким образом уйти от ее вопросов? Никак. А может, сказать правду? Попросить прощения? Но это равносильно оплеухе. В большинстве случаев правда убийственна, и ее редко кто спокойно переносит. Оставалось лгать и изворачиваться.

— А как же ваша жена? — прошептала Христина, прижимаясь ко мне, огнем своего тела снова пробуждая во мне желание.

— Давай не будем ни о чем постороннем: сейчас есть только мы — ты и я! — сказал я.

На самом деле мы существовали отдельно друг от друга, сближаясь лишь в минуты удовлетворения желаний.

Мой внутренний голос с вызовом произнес: «Ты подлец!» — «Не только я, но и ты, мы оба подлецы!» — уточнил я и про себя продекламировал:

Наши гимны — наши стоны,

Мы для новой красоты

Нарушаем все законы,

Преступаем все черты.[31]

«Ведь это так подло — обмануть доверчивую девушку, соблазнить ее. Как думаешь поступить дальше?» — не умолкал внутренний голос. — «Остаться до утра и наслаждаться ее телом», — соткровенничал я. — «Ведь ты не только овладел ее телом, но и обесчестил ее. Взял на свою душу большой грех!» — «Ни большой, ни маленький грех я не мог взять на то, чего у меня уже нет, — рассмеялся я. — Ведь я душу отдал еще в форте, чтобы спасти тело».

И тут меня прошиб холодный пот, неужели тот сон был не сон? И сейчас я разговариваю не с собой, а с тем, кто уже овладел частью меня и подталкивает на те или иные поступки?

— Что с тобой?! — испуганно вскрикнула Христина. — Тебе плохо?

— Да, плохо! Я ужасно с тобой поступил! — похолодев, произнес я, чувствуя, что готов излить душу, а там будь что будет. Но как можно излить то, чего уже нет?

— Нет, не беспокойтесь, Родион! Я сама хотела этого! Вы мне снились по ночам, и это лишь продолжение моего сна! Чудесное продолжение сна! Пусть вы венчаны… Да, это страшный, смертный грех, но… Мы будем любовниками, ведь это слово от слова «любить», а любить не грешно… Как же это чудесно — любить! Скажите мне еще раз, вы любите меня? — Девушка говорила сбивчиво, торопливо.

— Да, я очень тебя люблю! — вновь обманул я девушку, соединив обе половины себя, заставив их тем самым замолчать. — Сейчас идет война, и все может быть… Могу не вернуться из очередной поездки на передовую. Ведь пуля — дура!

— Не говорите так, я этого не переживу! С вами ничего не должно случиться, моя любовь вас будет оберегать. Поверьте мне, ведь я вас очень и очень люблю! — и она во весь голос, бесстрашно спугнув ночную тишину дома, крикнула: — Я ЛЮБЛЮ ВАС!

На сон оставалось совсем немного времени, и, как ни странно, мне приснилась Лизонька, она была весьма довольна мною и за что-то меня хвалила, вот только подробности сновидения исчезли из памяти при пробуждении.

От Христины я ушел ранним утром, намереваясь заехать на свою квартиру, а уж потом отправиться на работу. Меня слегка пошатывало после ночи безумств, полной ее любви и моей страсти, настроение было отличное, я даже по пути насвистывал какую-то мелодию. Все мои угрызения совести остались в ночи, и как только они пытались проявиться, я сразу начинал декламировать про себя стихи, и это здорово помогало. Я нажал на кнопку дверного звонка и стал ждать.

«Ты — подлец! — проявился внутренний голос. — Грубое похотливое животное!»

А я сразу, без паузы:

Страшное, грубое, липкое, грязное,

Жестко тупое, всегда безобразное,

Медленно рвущее, мелко-нечестное,

Скользкое, стыдное, низкое, тесное…[32]

— Где вы были? — строго спросила меня Ревекка, вместо Феклы открыв дверь.

— Извините, что потревожил, мадемуазель, постараюсь впредь… — начал я, но тут же был ею прерван:

— Вы были у ЖЕНЩИНЫ?! Как вам не стыдно! — гневно произнесла девушка и, развернувшись, быстрым шагом направилась в свою комнату.

«Похоже, я пользуюсь успехом у женского пола, — самодовольно подумал я. — Через пару лет этот бутончик расцветет и станет цветком необыкновенной красоты, и счастлив будет тот, кто его сорвет! А пока она еще девочка».

Тут я вновь раздвоился и не лучшая часть меня спросила: «Хочешь, именно тебе достанется этот цветок?» — На что я ответил стихами:

Мне мило отвлеченное:

Им жизнь я создаю…

Я все уединенное,

Неявное люблю.[33]

На работе мое лучезарное настроение развеялось, меня вновь отправляли на передовую, но уже не с инспекционной поездкой, а в качестве военного врача. Армии Юго-Западного фронта под командованием генерала Брусилова уже вторую неделю наступали, громя австрийские войска. В качестве подкрепления туда перебросили 3-ю армию, до этого входившую в состав Западного фронта, теперь она вела бои в Полесье. Вот туда меня и направляли, так как наступление ненасытно требовало все больше и больше жертв, которых было предостаточно и среди врачей. Одолеваемый самыми дурными предчувствиями, я стал собираться в дорогу, так как отправляться следовало немедленно в составе большой группы офицеров.