– Что там? – не выдержала Маша.

– Матка не сокращается, – задумчиво произнес он, не прерывая манипуляций, – придется почистить.

– Как это?! – Маша испуганно заморгала глазами.

– Не бойся, не смертельно. Удалим ненужные остатки, и будешь как новенькая. Вставай, пойдем в процедурную.

Маша похолодела. Только вчера она изо всех сил уговаривала себя потерпеть и не впадать в истерику, пока снимали швы. Успокаивала себя тем, что это – последняя пытка и больше никто к ней здесь даже пальцем не прикоснется.

– А по-другому нельзя? Не надо чистить! Есть же какие-нибудь лекарства…

– Нет. – Он решительно мотнул головой. – Никаких вариантов.

Всю дорогу до процедурного кабинета Маша дрожала. Ее затрясло в истерике, когда она забиралась в кресло. Пока врач готовился к операции, мыл руки, надевал перчатки, она сидела на ледяном ложе в одной рубашке и громко стучала зубами.

Наконец, доктор подошел.

– Ложись.

– А анестезию нельзя? – робко попросила она, уже впиваясь ногтями в истерзанные ладони.

– Ты же грудью кормишь, – удивленно заметил он, – потерпи. Это быстро.

Она упала на спину. Звякнули в руках врача хирургические инструменты. Острая боль пронзила насквозь от первого прикосновения железного зеркала к еще свежим швам. Длинные блестящие спицы скрылись в ней целиком и начали медленно выскребать. Боль стала дикой. Маша искусала губы в кровь, исполосовала ладони ногтями, но не ощущала ничего, кроме раздираемых на части внутренностей.

Наконец все было кончено. Ее положили на каталку, сунули грелку со льдом на живот и отвезли в палату.

Лежать пришлось недолго: ребенок истошно орал в своем боксе. Голова взрывалась от этих скрежещущих звуков. Маша спихнула грелку на пол, встала и взяла на руки дочь. Та замолчала, только когда ей дали грудь.

Маша снова мерила шагами палату, время от времени спотыкаясь и покачиваясь. Четыре шага вперед, четыре – назад, четыре – вперед, четыре – назад. Боль ушла, осталась только смертельная усталость. Ночь близилась к концу. Юля мирно спала, ее мальчик тоже тихо сопел.

Маша очнулась от оцепенения, почувствовав непривычное тепло на внутренней стороне бедра. Не понимая, что это такое может быть, она перехватила ребенка одной рукой, подняла подол рубашки и посмотрела вниз. Кровь вытекла из нее на пол струей, словно вода из приоткрытого крана. Она смотрела на поток в заторможенном удивлении: не было ни паники, ни испуга. Только необъяснимая тихая радость.

– Юля, – едва слышно прошептала она, улыбаясь.

Соседка очнулась моментально. Посмотрела на Машу, на лужу, посреди которой она теперь стояла, увязая все глубже, и, даже не надев халата, выскочила за дверь.

Через пару секунд коридор ожил, загромыхал. В палату, на ходу натягивая халат, вбежала медсестра.

– Ох ты, сатана! – выдохнула она и выхватила у Кати ребенка. – Врача, быстрее! – кинула она Юле. – Скажи, кровотечение!

Скоро в палату ворвалась всклокоченная переполошенная толпа – дежурный врач, миловидная светловолосая женщина, нянька с каталкой, медсестры. С Кати стащили халат, уложили ее и повезли. Она лежала, тупо смотрела в потолок и наслаждалась покоем, который нахлынул на нее. Ноги приятно гудели от усталости, тело блаженствовало, а мысли выскочили из головы и пропали.

Ее привезли в операционную, снова уложили на стол и опять стали выскабливать. Боль вернулась, но такая тупая и безразличная, что она едва доходила до сознания. Словно сквозь дрему.

– Вот черт, – слышала она сквозь полусон бормотание врача. – У Влада рука тяжелая. Зачем он полез?! Даже не его очередь была делать обход!

Скоро боль прекратилась. Яркий свет перестал бить сквозь веки. Женщина-врач ушла, остались только медсестры и нянька.

– Ну, все, – неожиданно ласково заворковала одна из них. – Давай-ка будем обратно на каталку перелезать.

Маша улыбнулась ей в ответ и попыталась приподнять голову. Голова, к ее изумлению, не сдвинулась с места ни на миллиметр. Маша попробовала еще раз. Безрезультатно. Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Даже пальцы не двигались. Ее тело ей больше не принадлежало.

– Я не могу, – виновато прошептала она сухими как пергамент губами. – Не получается.

– И не надо тогда, не трать силы. – Испуганные медсестры многозначительно переглянулись.

Машу подняли и переложили. Как могла, она старалась помочь, но усилия ее ничего не меняли. Снова оказавшись в лежачем положении, Маша ощутила новый приступ блаженства – так хорошо, спокойно и безмятежно ей не было с того самого дня, как она узнала о беременности. Тело по-прежнему не слушалось, но она и не пыталась двигаться: ей все было лень. Мир отодвинулся на второй план, мысли растаяли. Остались только приятные ощущения бесчувственности и безвременья. С ними она и хотела остаться навеки.

– Мне холодно, – едва слышно проговорила она, когда ее переложили на кровать и воткнули в руку иглу капельницы, закрепив ее пластырем.

Тут же, как по волшебству, появилось несколько одеял, кто-то заботливо укутал ее с головы до пят. Только сейчас она заметила, что в палате необычайно тихо.

– Где мой ребенок? – безразлично спросила она.

– В детское отделение отвезли, – с готовностью объяснила нянька. – Там присмотрят. Не беспокойся.

Маша с удовольствием закрыла глаза и в первый раз с момента рождения ее дочери по-настоящему уснула.

К зданию аэропорта Катька плелась как на казнь. Позади надсмотрщицей цокала сбитыми каблуками мать. Такси, высадив их, тут же умчалось назад, в Прагу. Как же Катя завидовала ему! Водителя, наверное, ждет семья, любимые люди, а ее – никто. У отца теперь другая жизнь. Забыть, не думать о нем!

– Копытами шевели! – мать пихнула дочь тяжелой сумкой.

– Времени еще полно, – пробормотала Катя себе под нос.

– Чего ты там бубнишь?

– Ничего! – Катя резко обернулась и с вызовом уставилась в мутные глазки-щели.

– Ты как с матерью разговариваешь?! – Ленка, страдавшая от похмелья, мгновенно взорвалась. – Совсем распоясалась!

– Хватит, – девочка попыталась ее урезонить, – люди вокруг.

– А мне какое дело?! – Голос матери становился все громче: – Я сама знаю, чего хватит, а чего нет! Какого черта я только притащила тебя в эту Прагу?! Надо было ехать одной, развлекаться, ходить по барам! Какой прок лишние деньги тратить на безмозглых детей?! Все равно ничего не запомнят. А я притащилась с такой обузой! Думала, Витечка, предатель, увидит любимую дочку, и отцовские чувства взыграют! Вернется в семью. А ему на тебя насрать! Не нужна ты никому!

На последней фразе Лена противно по-бабьи завизжала. Катя вздрогнула и покраснела. Чуть поодаль уже замерла в любопытном напряжении стайка китайцев. Проходившие мимо люди осуждающе поглядывали на них.