– Младенца на осмотр, – просипела она сорванным голосом.

– Вы педиатр? – Маша обрадовалась.

Дама смерила мамашу презрительным взглядом и ответом не удостоила.

– Идите за мной. – Она вышла за дверь и бессердечно быстро зашагала в детскую смотровую.

При всем желании с тряпкой между ног, жуткой болью при ходьбе и ребенком на руках Маша не могла бы за ней успеть. Спасло только одно: детское отделение находилось неподалеку, так что мучительная погоня за докторшей продолжалась недолго. В помещении, состоявшем из множества комнат, отделенных стеклянными перегородками, было тихо. Несколько новорожденных мирно сопели в своих боксах. Все остальные места пустовали – тех, что родились до вчерашнего вечера, успели раскидать по палатам.

– Кладите, – докторша ткнула пальцем в пеленальный стол, покрытый медицинской клеенкой, – разворачивайте!

– Она же проснется. – Маша пыталась протестовать.

– Вы что, мамаша, думаете, я тут с вами до обеда церемониться буду? – резко осадила ее тетка. – Как проснется, так и заснет. Кладите, вам сказано.

Маша испуганно положила младенца на стол и освободила от пеленок. Ребенок скривил рот, закряхтел и начал тонко пищать, неравномерно дрыгая тонкими ножками. Тетка подошла к столу и начала осмотр.

– Подмывать и пеленки менять кто будет? – через плечо брезгливо бросила она. – Ребенок покакал!

– Я не знала. – Маша покраснела. Подняла глаза и рассмотрела на внутренней стороне развернутых пеленок небольшой плевок чего-то вязкого, похожего на жидкий пластилин зеленого цвета. – А это нормально, что… стул такой? – удивленно спросила она.

– Нормально. – Вдаваться в подробности тетка не собиралась.

– Вы знаете, – Маша собралась наконец с духом, – у меня молока почти нет и ребенок все время голодный.

Ей пришлось набрать в легкие побольше воздуха и говорить громко – малышка уже надрывалась вовсю, захлебываясь горьким плачем. У нее даже губы посинели. Докторша не обращала на шум никакого внимания: продолжала ощупывать, мять, переворачивать и перекладывать. Несчастное ревущее тельце было до тошноты похоже на ощипанного куренка.

– Кто сказал? – не оглядываясь, спросила она.

– Как это кто?! – Маша опешила от такого вопроса. – Ребенок все время плачет, просит грудь и не может наесться.

– А-а-а. – Докторша равнодушно продолжала свое дело. – Так вы не сцеживали. Просто так говорите.

– Что? – Маша опять не поняла.

– Чтобы вас всех, – раздраженно пробормотала педиатр и добавила громче: – Невозможно знать, хватает молока или не хватает, если не сцедить его и не измерить, сколько получается в миллилитрах!

– Но я не могу сцеживать, – пролепетала Маша. – Она все время сосет. Мне сцеживать нечего.

– Послушайте, мамочка. – Докторша произнесла последнее слово с издевкой и повернулась наконец к Маше лицом. – По-моему, вы сами не знаете, чего хотите. Завели ребенка, а делать ничего не собираетесь. Полная безответственность!

Маша вдруг ощутила такую острую ярость и желание вцепиться врачихе в горло, что испугалась сама себя.

– Нечего мне сцеживать, – глухо повторила она. – Что, нет другого способа разобраться?!

– Ладно. – Педиатр неожиданно сменила тон, устало вздохнула и достала откуда-то из-под стола чистые пеленки. – Пришлю медсестру. Она будет взвешивать вашу дочь после каждого кормления. Расписание – как кормить – тоже возьмете у нее. Грудь будете давать строго по часам. Все ясно?

– Ясно…

Дальше продолжать разговор было бессмысленно. Все попытки объяснить педиатру, что ребенок постоянно пытается что-то высосать из ее груди и ни за что на свете не будет молча ждать каких-то там мифических часов кормления, были бы бесполезны. У педиатра голова забита какими-то своими заботами, ей было не до надоедливых рожениц и заходящихся в крике младенцев. Маша прекрасно это видела.

– Подмойте ребенка, вон там раковина. И успокойте, а то орет как резаная. – Раздав указания, врач вышла из детского отделения. Мамаша осталась наедине со своими проблемами.

Она взяла голого ребенка на руки. Девочка усиленно трепыхалась и все время норовила выскользнуть из рук, как обмылок. Каким образом можно подмыть такое неспокойное существо в раковине, не уронив его, для Маши оставалось загадкой. Но вариантов было только два – либо завернуть грязного ребенка в чистое белье, либо справиться с задачей. Катя перехватила малышку одной рукой, другой открыла кран. Дождалась, когда пойдет теплая вода, и начала набирать ее в горсть, неумело обтирая дрожащее тельце. Ребенок надрывался, у Маши звенело в ушах. Она испытывала только одно желание – оказаться в любом другом времени, в любом другом месте. Лишь бы одной.

За эти несколько дней в роддоме Маша так и не поняла, как и когда к женщине должен приходить материнский инстинкт. В тот момент, когда она впервые прикладывает ребенка к груди? Или еще раньше – когда малыш начинает шевелиться во чреве матери? Или должно пройти несколько месяцев после родов, должна утихнуть физическая и душевная боль? Как ни старалась, она не могла нащупать в себе ни одного спасительного чувства. Кроме отчаяния и ужаса оттого, что ее из человека превратили в инкубатор, в источник тепла и питания, она не испытывала ничего…

Время в роддоме остановилось. Только по медлительной смене света на сумерки за окном Маша понимала, что дни не стояли на месте, шли. Юле тоже уже привезли ребенка, но ее мальчик почему-то оказался спокойным – ел и спал. Молчанова с недоверием косилась на его бокс, не понимая, почему ее собственный ребенок по-прежнему все время плачет и засыпает только на руках. Истязания кормлением продолжались. Стоило дать грудь, и малышка сосала по нескольку часов кряду, не желая расставаться с добычей. Несколько раз в день приходила медсестра и забирала младенца, чтобы взвесить. И хотя никакой практической пользы эти манипуляции не приносили – ребенка по-прежнему не докармливали, – это были единственные почти счастливые минуты за весь день, потому что Маша могла наконец прилечь.

Она вытягивалась на железной кровати и молча глядела на Юлю, которая, ласково бормоча что-то себе под нос, возилась со своим Сережей. У этого толстощекого пацана с самого рождения было имя. А Машин младенец так и оставался пока просто «девочкой». В один из вечеров Молчанова решилась задать Юле вопрос. Оказалось, что и соседка, несмотря на замужество, не думала рожать в двадцать лет: все вышло само собой. Полюбила ли она своего сына с первого взгляда? Скорее поняла, что без нее это крошечное существо не выживет, а потому смирилась. После разговора по душам Маше стало немного легче: она перестала считать себя чудовищем, не способным полюбить собственного ребенка. Возможно, любовь появится позже, когда она придумает, как дальше жить.

На четвертый день, накануне выписки, обход совершал тот же врач, что принимал у Маши роды. Он долго возился с ней: щупал, давил, мял. Лицо его было сосредоточенным.