я мерзавец. Есть маленькое оправдание: я не привык эйхосу и просто не думаю о сообщениях на нем, не жду их. Но я не должен так поступать с ней.

Поднеся эйхос ко рту и нажав пластину, я сказал: «Айрин, пожалуйста прости. Сначала я просто не слышал сигнала о сообщениях — играла очень громкая музыка. А сейчас я не в сети. Я не в Москве. Потом все объясню. Пожалуйста, не беспокойся».

Разумеется, сообщение она получит лишь тогда, когда я окажусь в зоне действия ближайшего распределителя информационных потоков.

Следующее от графа Голицына. Сообщение оказалось довольно длинным. Он несколько недоумевал, почему я отказался от поисков содержания римского пророчества, потом говорил о новых разработках по улучшению тяговой отдачи виман и еще много интересного, но не важного в данный момент. Отвечать ему я сейчас не стал.

Следующим я запустил послания от княгини:

«Елецкий, напоминаю, что у нас завтра встреча. Мне непонятно, почему ты даже не пытаешься узнать во сколько мы встречаемся и где? Ладно, раз так, беру инициативу в свои руки — пусть тебе будет стыдно. В 16 часов ровно у центрального входа в Третью Имперскую. Если бы ты побеспокоился, я бы заехала за тобой, а так — добирайся сам, графы Елецкий».

«Ты что вообще не следишь за эйхосом! Смотри не опоздай завтра! Я никогда никого не жду. И возьми с собой побольше денег — я не ношу дешевые платья».

И вот теперь придется послушать кое-что нервное. Прежде чем запустить сообщения от мамы, я решил еще раз проверить наличие сигнала Всеимперской Информационной сети.

Глава 18

«ласточка» на горизонте

Для верности я перезагрузил терминал. В мутновато-стеклянной глубине экрана появилась заставка: высокая, сверкающая бронзой и сталью башня с несколькими уровнями посадочных площадок и надпись «Пермские Летающие Машины». Ниже всплыло приветствие, адресованное Ивану Сергеевичу Веселову, место которого я сейчас нагло занимал. А еще ниже правом углу значилось: «В столице Российской империи 23 часов 12 минут. Сегодня суббота, 21 апреля, 4 347 года от П. Е.». Вот только уже наступило воскресенье, и на моих часах стрелки указывали на два часа ночи. Терминал коммуникатора показывал последнюю сохранившуюся в кристалле информацию. В левом углу шкала уровня сети лежала на нулевой отметке.

И теперь мама — я включил ее сообщения:

«Саша! Как вы могли! Вы улетели без разрешения на вимане Игоря Сергеевича! Вы вообще не считаетесь со своими родителями⁈ Немедленно возвращайтесь! Немедленно! Ты даже не представляешь, что теперь будет!»

Мне показалось, что графиня, говоря это, топает ножкой. Ну, да, мы без разрешения, мы так делать не могли, но сделали. Ах, какие же мы нехорошие! И что теперь будет? Конец света? Нет, этого я, конечно, не представляю. Но знаю, что отвечать перед Веселовым буду я как взрослый. Даже как Астерий. И отвечу с достоинством графа Елецкого, извинившись и заверив в выплате компенсации. Отпустив кнопку, я позволил второму сообщению нарушить тишину. В этот раз голос Елены Викторовны звучал еще громче, с нотками не возмущения, а истерики:

«Это конечно же все ты затеял! Талия — хорошая девочка! Она не могла до такого додуматься! Евклид Иванович очень рассержен! Ты понимаешь, что из-за тебя он накажет свою дочь! Как ты мог! Талия — маленькая, доверчивая девочка, а ты!.. Она тебе как сестра!.. Ты очень плохо поступаешь с ней и всеми нами!»

«Как сестра? Она теперь мне больше, чем сестра», — мысленно сказал я, прервав на минуту истерику из эйхоса, и добавил: «Я, конечно, это… тоже не мог, но сделал. Увы, такова жизнь. Она не всегда течет туда, куда ты ожидаешь». Затем отпустил кнопку, позволив графине возмущаться дальше:

«Все! Евклид Иванович вылетает на ваши поиски! Мне жаль только, что теперь Талию накажут! Барон очень сердит! Теперь ничего хорошего не ждите!».

«Да мы и не ждем», — мысленно ответил я: «Я бы подсказал Евклиду Ивановичу, где нас искать, если бы только мог». Вот только я бы предпочел, чтобы он нашел нас без моей мамы: вышло бы куда меньше громких и бессмысленных сотрясений воздуха. По правде, барон Евстафьев вполне рассудительный человек, который вряд ли будет устраивать скандал там, где его можно избежать. А его строгость к дочери продиктована лишь склонность Талии приводить в действие «гениальные планы», которые его ни раз неприятно удивляли.

Отвечать на мамины возмущения я не стал, а вот Евстафьеву следовало бы направить сообщение, известить, что с дочерью его все хорошо. Ну или почти все… Получил бы он его не раньше, чем мы добрались до зоны покрытия сети. Сейчас вставал самый главный вопрос: куда нас занесло? Насколько далеко от Москвы и где здесь ближайший населенный пункт. Жаль, что на «Стриже» не имелось навигатора. Эта модель предназначалась в основном для полета в черте города или между городами вдоль линий Всеимперской сети. Вселяло надежду лишь понимание, что мы летели над лесом не так долго, и столица достаточно плотно окружена деревнями и небольшими городами. По моим прикидкам нас унесло не дальше, чем за Щелково. Этак куда-то в район Медвежьих озер. Да, леса здесь обширные, но до вечера должны выбраться.

С этими мыслями я уснул прямо в пилотском кресле. Хотя следовало подняться наверх: там имелся второй диван и было заметно теплее — здесь неприятно дуло в дыру, зиявшую на месте иллюминатора бокового обзора.

Сон вышел рваный: то я просыпался, устраиваясь поудобнее, то снилась мне Артемида, отчего-то превращавшаяся в княгиню Ковалевскую, полную капризов и надменности. Я снова проваливался в сон, ежился от утреннего холода, снова просыпался на миг, приоткрыв глаза и поглядывая на консоль управления, индикаторы которой почти не светились. Видимо, выгорело все топливо, и электрическая цепь высасывала последние силы из немощной батареи. Окончательно я проснулся, когда понял, что утро вполне состоялось: через лобовое стекло, отмеченное тремя белесыми следами пуль, виделось, как солнце золотит верхушки елей. Ниже по зеленым перьям папоротников полз редкий туман.

Покинув кресло, я немного размял затекшие ноги и вышел в тамбур. Перекошенная дверь поддалась с трудом. Была мысль пойти пособирать еще немного валежника, чтобы запустить паровую машину. Однако, зачем теперь это? Теперь нам нужно просто выбираться отсюда и топать на запад с отклонением к югу этак градусов под 20 — Москва где-то там. Компаса у нас нет, но маг я или нет? Уж направление я смогу определить без всяких приборов, хотя бы по ментальному фону огромного города, который чувствуется на добрую сотню километров. И если поблизости окажется какая-то деревня или поселок, то я их так же определю этак километров за пять.

Мы вышли, когда на моих часах набежало семь тридцать утра. Вышли бы раньше, если бы не капризы госпожи Евстафьевой. Ей, видите ли, захотелось кофе. Наверное, с «сестренкой» я оказался груб, но в кофе ей отказал, хотя на «Стриже» имелся запас питьевой воды, две пачки молотого колумбийского, и плита, которую легко включить, если снова запустить паровой котел. Только этот каприз у нас отнял бы часа полтора: ведь сначала нужно насобирать валежник для топки и дать котлу набрать рабочее давление. В общем, не до дворянских капризов — я баронессе отказал. Она надулась так, что щечки стали еще пышнее и губки свернулись бантиком. Отчего тут же вспомнилось, что она делала ими незадолго перед сном. Но надулась ненадолго, уже минут через пять снова стала любезной и милой, терлась об меня, не забывая пускать в ход тяжкое очарование своих грудей. Мы позавтракали галетами и сыром, запили какой-то кавказской минералкой и пошли через лес. Да, кстати, поскольку рюкзака у нас не имелось, пришлось в сумочку баронессы положить все самое необходимое в дорогу: бутылку воды, нож, веревку, немного еды и всякое по мелочи. Оказывается, даже дамская сумка может приносить пользу, если ее наполняет мужчина. Вот правда она чуть разорвалась сверху от непривычного объема полезных вещей.

Всю дорогу до берега озерка, появившегося на втором часе ходьбы, Талия щебетала точно птичка. Говорила о том, как хорошо со мной, и она якобы согласилась жить с графом Елецким всю оставшуюся жизнь в избушке в лесной глуши, воображала сколько у нас родиться детей. Потом она отчего-то решила, что в лесу плохо, потому что рядом нет «Ржавого Парижа» и тут же заключила, что в «Ржавку» она больше не ногой. Я перестал слушать ее,