— Тебе хорошо? — нежно спрашивает он, меняя позу.

— Да, замечательно…

Скоро мне становится ясно, что он не ищет кратчайших путей. И хотя он совсем не знает меня, его удовольствие напрямую связано с моим. «Мне нравится этот малыш», — говорю я себе, когда мы начинаем свою одиссею по Кама Сутре. Я не знаю его, но он мне нравится. Я не заплачу, когда он уйдет, но он уже успел доказать, что с ним очень здорово.

До этого момента я не понимала смысла секса без любви. Мне казалось это грязным и примитивным. Да, у меня это уже было. Да у всех у нас это было, не так ли? Господи, а у некоторых и было-то только это.

Но, как я уже сказала, до данного момента я не могла понять смысла этого. В моем мозгу, даже когда я извивалась, демонстрируя фальшивое наслаждение, всегда таился вопрос: а на хрена, в общем-то, мы так стараемся? Куда это нас приведет? Кому нужны эти визги, стоны, хлюпанья и износ половых органов? Все это бессмысленно и не по-настоящему. Что-то вроде теле-шоу, пакетика лапши, имитирующей вкус бекона или открытки с изображением Моны Лизы. Размытая и неубедительная версия чего-либо натурального.

Вот как мы должны думать, верно? Так нас учили, чтобы подготовить нас быть женами или матерями. Конечно, до недавних пор, пока пропаганда не взяла на вооружение идею отказа от ограничений. Да, это официально. Вариант «сунул-вынул и выполз из стога» уже отошел в прошлое, и я начинаю ощущать себя вполне модной.

Он нежно двигается внутри меня, а я наблюдаю за изгибами его тела в зеркале и начинаю кое-что понимать. До меня доходит, какое наслаждение можно получить, потеряв себя в настоящем. Какой приобретается замечательный опыт для сексуальных игрищ в будущем. Или в прошлом…

Боже мой, что же он задумал сейчас? А, понятно. Да, это можно попробовать. Так будет интересно. Надеюсь только, что не вылечу из кровати…

Жить в настоящем времени. Да, так хорошо. Здесь есть смысл: И совсем это не грязь и не дешевка.

— Да! О да! Вот так! ДА! ДА! А-а-а! ДА!

Прошу прощения, на некоторое время я вас покину.

— Что? Ты разговаривала с самим Чудо-Мальчиком? — Стюарт все еще находится под впечатлением от моего рассказа.

— Ну да.

Мы расположились на кухне у Фионы. Здесь Фиона, Стюарт и я. Мы колдуем над блюдом из помидоров и макарон, а Карл в комнате смотрит телевизор, сгорбившись на диване под углом в сорок пять градусов. Ему я могла бы сказать и то, что только что мылась в душе вместе с Камероном Диасом, на него бы и это не произвело должного эффекта.

У Стюарта отпадает нижняя челюсть, и он нервно хихикает. При этом у него, как всегда, начинает непроизвольно трястись рука, словно он явился на футбол с трещоткой для поддержки своей команды. И когда он спрашивает меня: «А как же он выглядит?», меня так и подмывает ответить правду. Но он, наверное, не сумеет пережить такого разочарования, и потому я говорю:

— Он в полном порядке.

Я, конечно, извиняюсь, но для меня всегда оставалось непонятным поклонение диск-жокеям. То есть когда ты стоишь перед толпой из тысячи обалдевших от «экстази» подростков, то как можно сделать что-то не так? Им можно тысячу раз ставить одну и ту же заезженную виниловую пластинку, и они все равно будут счастливы. Но некоторым, в том числе и Стюарту, эту истину говорить не рекомендуется.

Во время еды я начинаю ощущать некоторое напряжение, хотя еще и не могу определить, откуда оно исходит. Стюарт успокоился. Это бывает с ним всегда во время приема пищи. Карл тоже ведет себя тихо, он то и дело вытягивает шею, чтобы посмотреть телевизор. Как я уже говорила, есть в Карле нечто непостижимое. Наверное, все дело в его постоянно отсутствующем взгляде. Вы можете провести в его компании два часа и не услышать ничего, кроме невнятного мычания или вздохов. Если он разговаривает, то всегда обращается к Фионе, даже если его речь относится ко всем, кто находится в комнате. Ах да, и еще он постоянно трет свое лицо, как будто перед ним всегда стоит невидимый умывальник. Он проводит пальцами по векам и бледной коже щек, словно хочет счистить с них грязь. Больше, пожалуй, о нем ничего и не скажешь, разве только то, что трудно определить, где витают его мысли. После того как все поели, мы с Фионой направляемся в ее спальню, и тут я, наконец, понимаю, что напряжение исходит от нее.

— Марта, с тобой ведь все в порядке, да?

— Ну, да, конечно. А что?

— Сама не знаю. Мне просто кажется, что ты проводишь слишком много времени с Джеки. — Фиона, если захочет, может быть и грубоватой.

— Фи, но я ведь живу у нее.

— Это мне известно, — вздыхает она, стягивая волосы в тугой «хвост». — Но ты сама говорила, как это печально: постоянно куда-то выходить, и все это только ради того, чтобы забыться. А это означает, что с тобой что-то происходит. Пойми, я забочусь о тебе.

— И что ты хочешь этим сказать?

Фиона вертит в руках край одеяла, а лицо у нее морщится и принимает страдальческое выражение:

— Ничего страшного. Просто я не хочу, чтобы ты превратилась в сисястую стерву и вертихвостку.

Ну, это уже слишком. А главное, от кого я все это слышу? От Фи, которая никак не может забыть грудастую шлюху с обложки какого-то журнала, и вспоминает ее при каждом удобном случае. От той, которая глотает таблеток больше, чем самый законченный ипохондрик, и при этом заявляет, что беспокоится обо мне! И главное, это говорит та, которая умудряется вытравить любые следы неприятностей в своей жизни, и при этом успевает заметить малейший пустяк в моей.

— Значит, по-твоему, я сисястая стерва и вертихвостка.

— Я этого не говорила.

— Говорила, причем только что.

— Нет. Я говорила, что ты можешь в нее превратиться.

— Это одно и то же.

— Неправда.

— Да это и неважно. Просто ты — завистливая злючка. Прости, я неверно выразилась. Ты можешь превратиться в завистливую злючку.

— В завистливую?

— Ну конечно. Ведь я выхожу в высший свет и прекрасно провожу свое свободное время. И мне наплевать на то, что ты в это время сидишь в своих четырех стенах и готовишься стать примерной женушкой, чтобы вечно торчать на кухне, в то время как у твоих ног будут возиться от двух до четырех спиногрызов, постоянно хнычущих и дергающих тебя за фартук.

Конечно, даже пока я произношу весь этот кошмар, я думаю вовсе не о Фионе. Я сержусь на Дездемону. Я ей завидую. Впрочем, это одно и то же. Никогда в жизни у меня не возникало желания оскорбить Фиону в ее чувствах. Но тут я как с цепи сорвалась. Не знаю сама, что на меня нашло. Я стала вести себя, как… как она там выразилась? — Ну, да, как стерва и вертихвостка. Я отвратительно себя чувствую от всех тех ядов, которые еще бродят у меня в организме после вчерашнего. Я вам скажу честно: как только вы увидите, что я направляюсь за десятой порцией текилы, немедленно остановите меня. Прошу вас, потому что это очень серьезно.