Борьба между германским и римским правом в значительной ее части может трактоваться как борьба между символом и документом. Эта борьба является настолько важной главой в истории германского духа, что этому сюжету необходимо посвятить отдельное, более обстоятельное исследование. Эта борьба закончилась победой римско-юридического документа.

В этой борьбе, которую вели между собой германский символ и римский документ, родовые знаки сыграли особую роль, о чем мы поведаем позднее. В начале этой книги мы утверждали, что научные круги, которые посвятили себя делу изучения родовых символов, преимущественно состояли из юристов, а потому не могли понять суть символа. Юриспруденция фактически не была в состоянии справиться с задачей — вернуть символу его недостающее значение.

Отталкиваясь от точки зрения, что право по меньшей мере было по своей форме выражения отвлеченным, представители истории права видели и видят до сих пор в правовой символике в первую очередь проявления недостаточности, а именно недостаточности понятийного мышления, которое было заменено очевидным или образным исполнением юридического акта. Из этого формализма развилось определенное представление о символах права (например, жезл — подтверждение полномочий) и определенные действия заявлений через символы (например, преломление посоха или жезла как изгнание из рода). После этого символические формы стали почвой для возникновения абстракций, целого ряда отвлеченных понятий. Ошибочность данного способа рассмотрения материала заключается в том, что он полностью игнорирует проблему формы, которая является едва ли не центральным вопросом для гуманитарных и духовных наук. На рационально-понятийном уровне юридического мышления не существует никакой проблемы формы. «Материю каждый видит сам по себе; содержание находит тот, кто что-то совершил и сделал; однако форма остается величайшей тайной» (Гёте).

Символ как форму не нужно путать с символом, являющимся аллегорией, метафорой, идеограммой или схожим явлением. Все они являются лишь образами подразумеваемого и предназначены для того, чтобы только указывать. В то же самое время символ не означает то, что под ним подразумевается. Символ — это не смысловой образ, а принявшая форму суть явления. Символ — это сущность, облаченная в форму. Аллегории, метафоры и т. д. являются лишь порождением воображения, но отнюдь не формотворчеством во время акта, чем, собственно, и является символ.

В завершение несколько замечаний о самом слове «символ». Требуется пояснение, почему для обозначения всех знаменательных событий в германской духовной истории мы используем слово иностранного происхождения. Оно является таковым, несмотря на то что вошло в обиход в немецком языке еще несколько столетий назад. Однако в новом верхненемецком языке нет подходящего слова, которое, подобно слову «символ», столь точно охарактеризовало бы значение этого явления.

Якоб Гримм принципиально отказывался от германизированного перевода слова «символ» как «отличительный признак, примета» (Wahrzeichen), так как подобное словоупотребление было неудобным и непривычным. Мы придерживаемся аналогичной точки зрения, так как намереваемся с самого начала избежать любых недоразумений в трактовках. Беспорядок в словах ведет к беспорядку в терминах, а стало быть, вызывает беспорядок в науке.

Германский человек верил во вневременное, божественное происхождение всех вещей и всего миропорядка. А потому для него высшая форма бытия, которую он знал — народ, также имел божественное происхождение. Согласно сведениям, изложенным в «Германии» Тацита, родоначальниками германцев являлись Туи-сто, бог, сотворивший Землю, и сын его Маннус. В другой главе, которая отличается заметной серьезностью и похвальным качеством дословно воспроизведенного текста, Тацит сообщает о высшем культовом празднестве свебов, который справлялся в священной области семнонов, самого благороднейшего из племен этого народа. Тацит объяснял смысл этого богослужения следующим образом: «Здесь будто бы возник этот народ, здесь же якобы до сих пор пребывает всевластный бог, который воздает только повинующемуся ему». В этих скупых словах весьма точно передан смысл дохристианских веры и культов древнегерманских предков. В этом отрывке показано главное религиозное переживание германского человека. Отличительной чертой повиновения была традиция, что в священное место — оберегаемую поляну в лесу — можно было прийти только в оковах. Культовое действо, связанное с происхождением народа, свершалось как некое новое обретение жизни (реинтеграция). Тот факт, что под происхождением подразумевалось не однократное событие, произошедшее во времени (это должно было бы соответствовать эволюционным догмам естественных наук), подчеркивает извечный характер истинных религиозных представлений.

Происхождение, которое подразумевалось во время культового действа, было происхождением (Urspug — Ur-Sprung — древним прыжком) народа из божественной природы. Подобное происхождение по своей сути и по продолжительности является постоянным пребыванием в этом состоянии и постоянным сдерживанием своей силы. Момент во времени имеет значение только для нового обретения жизни. Оно происходило в современности, то есть через воздействие божества, которое имело отношение к происхождению народа.

То, что было связано с происхождением, в германской вере почиталось как «священное», как задача быть святым. Согласно этим представлениям священное несло в себе закон своего происхождения как порядка собственного бытия… Германцы назвали этот имманентный порядок закона происхождения «миром». Следовательно, культовое действо в священном месте семнонов было нацелено на исполнение присущего от рождения народу жизненного порядка, на новое воплощение «народного мира».

Пожалуй, слово «мир» было самым важным и определяющим для наших дохристианских предков. Сегодня это слово является настолько затасканным, что его смысл был сведен к банальному состоянию отсутствия войны. Однако в праве всех германских племен «мир» был центральным символьным словом. Не имелось никаких жизненных отношений, определяемых правом, никаких правовых действий, в которых бы «мир» не выступал в качестве решающего и определяющего понятия. По большому счету все правовые действия германского человека были направлены либо на поддержание «мира», либо на исправление «нарушенного мира».

Поскольку все жизненные отношения являлись производной от божественного происхождения, то согласно вероисповеданию наших предков их собственный миропорядок и обозначал собственно «мир». При этом отдельные сферы «мира» достаточно четко отличались друг от друга. Мы уже назвали особой сферой мира так называемый народный мир. Другими сферами были: мир дома, мир вещей, мир пашни, мир культовых мест, мир рода, мир военизированных формирований. Каждая из областей жизни, каждое жизненное отношение имели свой собственный «мир», регулирование жизни которого было возложено на германское право. Это происходило в соответствующем символическом акте, в котором учитывались особенности конкретного «мира» и особенности заданий, связанных с ним.