простота, а в пункте назначения ждали сложности. Даже и теперь – с яростью, которая обуревала меня, с жаждой, разгоревшейся от огня, какой мог быть только в самом аду, – я думал о Томборе и о своей простой жизни там. Вспоминал, как стучал молотком по подкове и читал Таки перед сном. Смогу ли я возвратиться, когда вырву жизнь из Михея?

– Ты всю дорогу почти не разговаривал.

Сади села у моего костра и протянула бурдюк.

Я понюхал жидкость… Густая вонь кумыса. Я заметил, что забадары по пути заквашивали кобылье молоко в мешках из конской шкуры, пристегнутых к седлам. А потом подвешивали мешки на юрты и каждый раз толкали при входе. Я понятия не имел, как это работает.

– Может, я молчалив. – Я глотнул, и молочный напиток, прохладный и пряный, смягчил горло. Я утер бороду и протянул бурдюк обратно. – Или мне нечего сказать.

– Тихоням как раз больше всех есть что сказать.

– Хочешь знать, о чем я думаю? У вас в клане четыре сотни воинов, но я насчитал только двадцать аркебуз, а боеприпасов почти и нет. Так вы все погибнете.

Темно-рыжие волосы Сади блестели в свете костра.

– У меня больше четырех сотен. – Она сделала глоток кумыса. – Я командую двумя тысячами.

Я оглянулся, ища их взглядом.

– Они невидимки? Это свойство нам бы помогло.

– Они вместе с другими забадарскими племенами преследуют паладинов, которых Михей посылает из города. Он разыскивает еду – и не может найти, потому что племена выжгли землю вокруг Костани.

– Я уверен, он умеет ловить рыбу.

– Рыболовство вокруг Костани хилое. Мой отец даже временно запрещал вылавливать рыбу, чтобы дать ей восстановиться. Михей не прокормит свое войско одним рыболовством. И Костани будет легче взять, если его люди начнут погибать от голода.

Крик совы и хлопанье крыльев заставили меня обернуться. Из-за дальних кустов раздавались шаги и шелест. Я схватился за рукоять сабли. Из куста выскочил шакал, взвыл и убежал прочь.

Сади пристально посмотрела на меня.

– Там нет никого, кроме джиннов.

– Может, нам стоит попросить их о помощи.

Она улыбнулась. Я не видел в ней шаха: она не походила на Селуков. Глаза у нее светились добротой, в которой все находили поддержку. Но, когда она отдавала приказы забадарам или говорила о сожженной земле, в ней проглядывал шах Мурад.

– Знаешь, твой отец был самым мудрым из нас, – сказал я. – И я говорю это не потому, что он мне нравился. Я до сих пор возмущен тем, как он выдернул меня из мирной жизни. Но он знал, что все это произойдет. Остальные были уверены, что Костани не может пасть, но он знал – мы слишком слабы, чтобы это остановить.

– И ты думаешь, аркебузы сделают нас сильными?

– Михея называют Железным не потому, что он стреляет стрелами с железными наконечниками. Запад он завоевал огнестрельным оружием, а теперь то же самое сделает с Востоком.

– Полагаю, его называют так, потому что он использует много металлического оружия. А ты знаешь, откуда берется железо? – Сади широко раскинула руки, воздев к небу ладони. – Видишь где-нибудь здесь, на равнине, горы? Из металла, который нужен для изготовления одной аркебузы, можно сделать пять копий или двадцать стрел. Нам его недостаточно.

– А Михей теперь владеет горами Зари-Зар и Нокпла.

– Нам придется ехать до самой Аланьи, чтобы отыскать такие же богатые горы.

– Я не жажду ехать так далеко, – покачал головой я. – Дальше Лискара я от Михея уезжать не намерен.

Сади хихикнула, приоткрыв рот и показывая язык.

– Говоришь так, будто влюблен в него.

Ее сколотый передний зуб выглядел очень мило. Но слова странные. Или начал говорить кумыс?

– Знаешь, как сказал Таки? У любви и ненависти одна мать, но разные отцы.

– Кто такой этот Таки?

– О Лат! – Она даже этой проверки не выдержала. Я прикрыл ладонью лицо. – А ты знаешь Равоэса, Кинди? Хоть кого-нибудь из поэтов-воинов, которые скакали на запад с Темуром?

Она вытаращилась на меня.

– Разве Кинди не был святым?

– Ты подумала о Кали. Это не одно и то же.

Она подняла изогнутые брови так, будто я говорил на незнакомом языке. А потом улыбнулась и беззвучно рассмеялась.

– Ну, конечно, я знаю, кто такие Таки и Кали. Ты такой же, как занудные евнухи. Забудешь имя четвертого сына седьмого султана какого-нибудь затерянного королевства за тысячу миль отсюда, и они надувают щеки так, что готовы лопнуть. – И она надула щеки, подражая им. – Так я находила себе развлечения.

Теперь точно говорил кумыс.

Я вздохнул.

– Значит, ты росла в гареме.

– Я жила в Костани до восемнадцати. Но… понимаешь… в Небесном дворце свои сложности.

Зрачки у Сади расширились. Грустно было видеть ее в таком состоянии.

– Сожалею обо всем, что ты потеряла, – сказал я. – Ты гораздо сильнее меня.

– Я не смогу вести за собой забадаров, если стану извиваться в грязи и разбивать костяшки на пальцах. Но, сказать по правде, только это делать и хочется.

Я подбросил ветку в костер, чтобы огонь не угас. Его тепло немного успокаивало, но ничто не смягчало боль.

– В этом ты не одинока, принцесса.

Я проспал несколько часов и проснулся с рассветом. Тучи, черные и тяжелые, закрывали солнце. Только это были вовсе не тучи.

Дым. Огонь, который его испускал, был, должно быть, где-то далеко, потому что я не видел пламени за высокой травой равнины.

– Степные пожары, – объяснила мне Сади позже, когда мы уже скакали к Лискару. – Это летом не редкость.

Полоса дыма питала облако, как пуповина. Оно заслонило все небо.

– Значит, это степной пожар, – сказал я. – Молись о дожде.

Сади хмыкнула.

– Облаку безразличны твои молитвы. И вообще, это позади нас. – И она припустила лошадь.

Пошел дождь. Похоже, наступал сезон летних дождей, но они не начались, пока мы не достигли крестьянских домиков в предместьях Лискара.

Парни без рубах танцевали под дождем среди пшеничного поля. Мускулистые мужчины боролись в грязи, а зрители их подбадривали. Девушки гонялись друг за другом, приподнимая деревенские платья, чтоб не мокли в лужах. Лискар был другим миром. Почему бы и нет? Почему простых жителей Лискара должна волновать война, идущая за сотни миль?

И ворота, и городские стены Лискара были красными, оттенка ржавого железа. Красная глина плакала под дождем, будто по щеке стекал коль. Когда Темур Разящий взял этот город с говорящими на крестеском жителями, он всех их утопил в Сир-Дарье, сравнял с землей каждый кирпич, а потом, на этом трупе, построил все заново. Улицы были вымощены