Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Какой паровозик, какое Ромашково, подумала Аня, в панике наблюдая за тем, как Наташа отвлекается на сообщение в телефоне, поводит головой и быстро отвечает, улыбаясь так, как вроде бы и не умела, – стеснительно и счастливо.
Телефон самой Ани шевельнулся в кармане – Клим опять что-то написал. Подождет, решила Аня и сообразила, что улыбается примерно так же счастливо, как и Наташа. Смутившись, она сказала:
– Нет, Наташ, без тебя никак вообще. Я же только легкую часть сделала, а тяжелое просто отложила, потому что вообще не представляю. Как вот основной блок формировать, отбирать и так далее.
Наташа, безуспешно пряча улыбку, проверила в ноутбуке и удивилась:
– О, так и написано: «Тоболькова – в процессе». Какая я молодец, оказывается, и процесс запустила, и отчиталась. А что, Дарченко так ничего человеческого и не прислал?
Откуда бы, хотела спросить Аня, из которой третий транш дарченковских трансферов выбил остатки надежды на этот источник. Но это прозвучало бы грубовато, так что она просто неопределенно пошевелилась и снова замерла.
– Хотя да, человеческое он и не прислал бы, а притащил сам, – продолжила Наташа. – И свое, естественно, тоже. Не было его? Хм. Странно это и совсем на дедушку не похоже. Он же клещ, такие живых не отпускают. Видать, до выходных не успел, в выходные загулял, понедельник – день тяжелый, а кто в понедельник бездельник, тот и во вторник не работник. Сегодня-завтра принесет, мой пример подсказывает. Начинаем бояться. Других ведь поводов нет, так?
И она требовательно уставилась на Аню, будто предупреждая: вот только попробуй опять завести речь о том, чего не велела.
Да Ане не больно-то и хотелось. Но неопределенности хотелось еще меньше. Ладно, попробуем зайти с максимально безопасной стороны.
– Наташ, а с ретро-блоком?..
– Ты ж его, считай, оформила, – старательно удивилась Наташа, развернула ноутбук к Ане и ткнула в экран. – Вот, Чернавин, блок, предисловие, портрет, биосправка, подборка стихов. Почти пятнадцать полос, а если по-современному, с воздухом и выпендрежем, заверстать, и под двадцать выйдет. Более чем. Четверть с гаком для 72-полосника-то.
Хорошо, тогда попытаемся с третьей стороны:
– А Пашин лонгрид? Он там подорвался всерьез, землю роет.
– Ну и пусть роет, – сказала Наташа беззаботно. – Я его давно знаю, он даже если сегодня дороет, потом будет суходрочкой, прости-прости, три месяца маяться. Потому и зовется Чере-Пашка. И сегодня, мы же с тобой понимаем, он никак не сдастся.
Аня вздохнула и решила более возможности не испытывать. Наташа, будто не понимая, подытожила:
– Выкинь из головы, и пусть всё идет по пла-ану.
Последние слова она пропела летовским баритоном и улыбнулась. Аня кивнула, встала и пошла к двери – и там ее настиг старательно небрежный вопрос:
– Дяденьке милиционеру-то всё передала и рассказала?
Аня повернулась к Наташе и показала, что ждет пояснений.
– Из полиции не приходили, что ли? И не звонили?
Аня оба раза мотнула головой, пугаясь всё сильнее. Наташа это заметила и воззвала:
– Тихо-тихо-тихо, в обморок не падаем, всё нормально. Просто этой… Недодостоевским этим следователь один заинтересовался, хочет посмотреть, сверить там, ну и так далее. Я думала, они сразу до тебя и доехали.
– Они спрашивали вроде, – вспомнила Аня, – Юля говорила, точно, но никто не приходил.
– Вот и воришек они так же ловят, а потом удивляемся, почему фигня такая с ростом криминала, – посетовала Наташа. – Ладно, тащи эту хрень сюда, сама передам.
– В смысле… рукопись? Ее нет.
– В смысле – нет?
– Ну ты же сказала – нах… хрен, – напомнила Аня, чувствуя, что вся наливается горячим стыдом, а глаза – слезами.
– И ты – что? Сожгла ее, сожрала, Павильону выставочному на хрен намотала? – нетерпеливо уточнила Наташа.
– Домой унесла, – прошептала Аня.
– Ага. Ты на будущее имей в виду, что нахрен, не нахрен, но казенное имущество есть казенное имущество, и самовольно обращаться… Так. Убери ногти от… ногтей. И… Блин, ты что, ревешь, что ли? Не хватало еще…
Она вскочила с места, едва не смахнув на пол ноутбук, ринулась к Ане, обняла ее, попутно прикрыв дверь, и принялась ворчливо успокаивать:
– Ну всё-всё, ну прости, вот ты растение мимоза в ботаническом тазу, нельзя же так сразу, хоть бы поорала для предупреждения, вот салфетка, ногти не трогай, говорю, завтра лично тебя на наращивание отведу, а потом сделаем шеллак со стразиками, всё-всё, успокоилась, да?
Аня от этого заплакала почти в полную силу, ненавидя себя даже больше обычного. Кому такие сотрудники нужны, которые от любого слова в истерику ударяются? Уж точно не Наташе.
– Ань, отвлекись на секунду от своих нечеловеческих переживаний и послушай, – сказала Наташа, крепко взяв Аню за плечи и отстранив так, чтобы видно было строгое, но вроде не раздраженное лицо. – Ты нужна мне. «Пламени» нужна. Понятно, что как-нито и без тебя его вытянем, но мы же хотим, чтобы не стыдно, так ведь? Чтобы мечта, чтобы смысл. А для этого ты нужна. Даже зареванная. И исполнять мечту всё равно придется. Независимо от того, ревешь ты или нет. А зареванной работать неудобно. Просто наблюдение, по себе знаю. А ты решай сама.
Эта напористая белиберда почему-то действовала не то чтобы успокаивающе, но как-то устаканивающе: да, реветь можно, но это непрактично, так что надо, наверное, отложить текущую операцию, если получится, конечно, – о, уже получилось, спасибо, да есть у меня салфетки, всегда уж с собой вагон таскаю, при таких-то свойствах, всё-всё, я нормально, Наташ, спасибо.
На том и расстались – спокойно и по-дружески. Однако, выталкивая Аню за дверь, – а предварительно убедившись, что та дышит уже не прерывисто, а глаза и морда пусть и краснее китайского флага наверняка, зато сухие – надо кремом смазать, а то опять шелушиться всё начнет, – Наташа напомнила:
– А рукопись завтра подтаскивай.
Глава пятая
Наташа послушала, не отходя от двери. Шаги вроде ровные, не замирают и не ускоряются. Будем считать, успокоилась.
Вот же характер, девочка-с-пальчик-с-психотравмой-на-всю-голову. И ведь явно на пустом месте, не били ее и не терзали, с детства в любви росла, правда, похоже, в безнадежно однополой семье, так из таких однополых, с мамой-бабушкой, полстраны уже которое поколение выходит, чтобы бороться с однополостью и плодить ее дальше разводами и неумением жить без борьбы. Наташа тоже без отца выросла, он молодым умер от рака печени. Тридцать два ему было, а Наташке восемь, а Андрею три. А маме тридцать один. Ничего, вытащила, справилась,
