– Как дела?

– Все в порядке. Зашла в кафе дух перевести, сейчас выпью чаю, потом забегу быстренько деньги отдать и поеду домой.

– Так ты в кафе?

– Ну да.

– Тогда поешь нормально, я задерживаюсь, ужинать не будем, меня здесь покормят.

Инга улыбнулась. В этом поступке весь Артем. Предупредить. Согласовать. Не переводить продукты понапрасну, не тратить силы на готовку, если не собираешься садиться за стол. И ведь он не скупой, совсем наоборот, он щедрый и широкий, и денег у него достаточно. Но – во всем должен быть порядок, а разумная экономия – залог достатка.

– Спасибо, что сказал. Целую!

– Ага, пока!

Она даже и не подумала спросить, где это «здесь» Артема покормят. Какая разница? Скорее всего, у Фадеева. Но даже если и в другом месте – Ингу это совершенно не волновало. Она отнюдь не была уверена в чувствах Артема, но одно знала точно: ему с ней удобно. Комфортно. А мужчина никогда не променяет психологический комфорт на неземную страсть. Изменять будет направо и налево, но на разрыв отношений не пойдет. Так что пусть ужинает где ему заблагорассудится.

Отломив ложечкой кусочек шоколадного торта, Инга раскрыла тетрадь.

«Я много раз слышал о том, что дружные семьи часто распадаются после совместно пережитого горя. И никогда не понимал, как это может быть. Не верил, думал, что это просто сказки. Не видел механизмов, которые включаются.

После смерти сына я их увидел. Есть люди, которые хотят тихо горевать. Есть те, кто стремится активно действовать, чтобы восстановить то ли справедливость, то ли душевное равновесие, то ли еще что-то… А есть те, кто хочет идти дальше и быть счастливым. Именно к этому третьему типу относилась моя жена. Она сумела принять тот факт, что наш сын родился с неизлечимым заболеванием, хотя бог весть каких гигантских душевных усилий это потребовало от нее. Но она справилась, приняла и постановила для себя делать все, что необходимо, чтобы помочь Ванечке прожить столько, сколько природой отмерено, делать самоотверженно и добросовестно, изначально зная, что уход ребенка неизбежен, что это будет страшным ударом, но после этого жизнь будет продолжаться. Для нее эта жизнь станет уже другой, но для всех остальных она будет прежней, и это обстоятельство, с которым придется считаться и принятие которого также потребует немалых моральных сил.

А я таким не был. Я шел по улице или ехал в машине, видел родителей с маленькими детьми и с ненавистью думал: «Почему не они? Почему мы? Почему Ваня, а не любой из этих малышей?» Я ненавидел их всех. И ненавидел весь мир. Природу, которая придумала страшную неизлечимую болезнь и послала ее именно нашему сыну. Всю медицину вообще – за то, что не создала средств лечения, и конкретных врачей из клиники – за то, что дали ложную надежду. Всех на свете детей – за то, что они живы, и всех родителей – за то, что они счастливы. Я ухитрился ненавидеть даже тех, кого звали Иваном. Был у меня коллега с таким именем, довольно редким для людей моего поколения, натерпелся он от моих выходок – стыдно вспомнить. Не зря говорят, что от любви до ненависти всего один шаг. Видимо, эти чувства имеют много общего: оба слепы и безрассудны, оба лишают человека логики и здравого смысла, оба могут толкнуть на немыслимые, чудовищные поступки.

Моей жене в то время было чуть за тридцать, она хотела детей, хотела снова забеременеть и родить. А мне эта мысль казалась кощунственной. Не может быть и не будет второго Ванечки. Кроме того, некоторые из докторов говорили о том, что лейкодистрофия как-то связана с наследственностью, и я боялся, что и второй наш ребенок может оказаться больным. Я не был готов проходить через этот ад еще раз.

И я отпустил ее, свою любимую жену. Впрочем, в тот момент она уже не была любимой. Я и ее начал ненавидеть. За то, что она горюет не так, как я. За то, что начала заниматься собой (она сильно подурнела за последние годы, пока сидела с Ваней, от былой ухоженности не осталось и следа). За то, что хочет «другого Ванечку» (почему-то именно так я воспринимал ее желание иметь еще детей). За то, что плачет тайком, а не громко рыдает у меня на груди. За то, что умеет принимать жизнь во всех ее проявлениях. Но все это я понял только сейчас, когда сам начал умирать. Тогда у меня еще не хватало ума, я, одержимый горем и ненавистью, был далек от способности анализировать чужие чувства и мысли. Если бы нужно было кого-нибудь убить, чтобы вернуть Ваню, я бы убил не задумываясь. Ни минуты не колебался бы.

Мы развелись. Угрюмо, но спокойно, без склок и скандалов. Жена вернулась к прежней профессии, быстро нагнав упущенное, она вообще очень способная. Вышла замуж. Как выяснилось – довольно удачно: новый муж оказался состоятельным и, как ни странно, приличным. Ребенок у них родился меньше чем через год, как и положено в добропорядочных семьях. Помнишь, в «Тысяче и одной ночи» все время говорилось: «Через девять месяцев и десять дней родился…» Вот так и у них.

А я продолжал служить в полиции, только стал еще более равнодушным к чужой боли и чужим несчастьям и еще более оголтело заколачивал бабки, которые не копил, а тратил на выпивку, баб и разные другие «мужские» радости. Ненависть во мне не умерла, но я устал от нее. Она выжигала мое нутро. И я хотел вытеснить ее, отодвинуть, отвлечься.

Прошел год. Другой. Третий. Я оформлял очередной отпуск, и кадровик напомнил, что без квиточка о прохождении ежегодной диспансеризации рапорт мне не подпишут. Не знаю, как в других подразделениях и службах, а у нас с этим было строго, и раз в год каждый обязан был пройти обследование в нашей ведомственной поликлинике. Ничего нового или неожиданного. Терапевт, хирург, кровь-моча, флюорография, ЭКГ, офтальмолог, дерматолог… Ну, ты сама все это знаешь. К терапевту ходим дважды: в самом начале и потом в конце, после прохождения всех специалистов и получения всех анализов и результатов. Я ничего плохого не ждал, чувствовал себя, как обычно. И вдруг оказалось, что на флюорографии… Метастазы в легких.

Откуда?! Как?! Почему?! Ведь я ничем таким не болел, к врачам не обращался. Самое серьезное, что было в моей жизни по части здоровья, – почечная колика, лежал в нашем госпитале ГУВД, но это ведь давно, еще Ванечка был жив…

Терапевт оказался въедливым, внимательно прочитал предыдущие записи в карте.

– Вот тут написано, что в прошлом году во время диспансеризации вы жаловались на недавнее повышение температуры и кровь в моче, – сказал он.

Ну да, было такое. Я все изложил тогда терапевту, не этому, а другому, и про почечную колику ему говорил, и он посоветовал пить отвар брусничного листа и выписал какие-то таблетки, которые я попринимал пару недель и бросил. Год назад врача ничего не насторожило, и он с легкой душой записал мне в карту «мочекаменная болезнь». Так ведь это у каждого второго.

В отпуск я не уехал. Меня крутили и вертели, рассматривали под разными углами, искали первичный очаг, откуда пошли метастазы. И нашли рак почки. Мне предстояла операция, а затем или химия, или иммунотерапия, сказали, что потом решат.