Громкий стук, донёсшийся из коридора, в одно мгновенье разрушил только что установившийся покой в доме Ропотовых. Дети в два горла снова залились плачем. У Паши началась истерика. Лена, как могла, пыталась их успокоить, но куда там!

Не на шутку обеспокоенный Ропотов встал и, как был, с засученным левым рукавом, вышел в коридор. По дороге он случайно уронил взгляд на бейсбольную биту. На всякий случай поднял её и крепко сжал своей здоровой правой рукой. Хотя света нигде не было, и вечерние сумерки уже окутали и коридор в их квартире, и лестницу в подъезде, он по привычке посмотрел в глазок.

Удивительно, но непонятно откуда вдруг взявшаяся короткая вспышка света промелькнула перед ним, и в глазу всё вдруг опять потемнело. Решительно ничего не увидев, он прислонил к двери ухо.

«Что это, интересно, было?» — промелькнуло у него в голове.

Там, за дверью, было тихо. Один лишь ветер тревожно стонал, пытаясь втиснуть хоть часть себя в щели дверного проёма. Ропотов не двигался, продолжая вслушиваться в тишину, нарушаемую лишь детским плачем и настойчивыми уговорами его жены из комнаты.

Через несколько секунд за дверью послышался шорох, потом шум переставляемых с места на место ног, какое-то бряканье, а затем и вовсе — чужое хриплое дыхание и шуршание совсем рядом — возле самого его уха.

Ропотов сразу догадался, что кто-то так же, как и он сам, приложился сейчас ухом к их двери и пытается понять, что происходит в квартире. Он даже почувствовал резкий чужой запах, запах алкоголя и табака. От этого он как-то даже поёжился.

Вдруг за дверью раздался чей-то неприятный мужской голос:

— Ну, что там, Гасэн? Есть кто?

— Дети плачут, и баба их успокаивает. Больше, вроде, никого.

— Она стука не услышала, что ли? Давай ещё попробуй, посильнее.

— Кто там? — серьёзным голосом громко спросил Ропотов, немного отпрянув от двери и тут же снова прильнув к ней ухом.

Стучать в дверь в этот раз не стали. За дверью опять всё смолкло.

Ропотов стал жадно ловить каждый шорох. К шуму ветра теперь прибавился участившийся стук его собственного сердца.

— Мужик, сука, там. Уходим. Давай в соседний, там ещё пошмонаем, — на той стороне перешли на шёпот.

— Что вам надо? — тем же громким уверенным голосом напомнил о себе Ропотов, крепче сжимая рукоятку биты.

И снова жадно прижался к двери.

Послышались быстрые удаляющиеся, а потом и вовсе сбегающие вниз по лестнице шаги, приглушённые мужские голоса, дополнявшиеся всё время каким-то перезвоном.

Ропотов ещё раз посмотрел в глазок. Слабые, быстро уменьшающиеся тени в стремительно тускнущем отблеске фонарика в пространстве лестничной клетки — и больше ничего. А потом уже снова кромешная темнота в глазке, и всё стихающие, стихающие до полного умолкания шаги где-то внизу. Еле слышимый глухой стук закрывшейся подъездной двери довершил палитру звуков. И тишина.

Оставив в покое входную дверь, он быстро проследовал мимо Лены к окну в комнате. Стал энергично скоблить линейкой свежий иней и протирать рукавом свитера новую полынью на поверхности стекла. Всё его внимание сейчас было устремлено только вниз.

— Кто там был, Алёша? — спросила обеспокоенная Лена. Она сидела с ногами на диване, подогнув их под себя и обеими руками обнимая прижавшихся к ней с обеих сторон детей. Они уже не плакали в голос, но стыдливо прятали свои мокрые глаза на материнской груди.

— Да так, ошиблись… — не поворачиваясь в её сторону, коротко ответил Алексей, — ушли уже, не беспокойся. В его голосе отчётливо слышалось волнение.

Догадавшись, что всё обстоит совсем иначе, нежели ей только что сказал муж, Лена сделала вид, что приняла его ответ.

— Хорошо, потом скажешь.

Она начала покачиваться на месте, увлекая в своем ритме детей, и тихим, ласковым голосом, как может делать это только мать, запела:

— Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, а ложись у стеночки, на мягонькой постелечке. Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придёт… нет-нет, никто не придёт, мои ребятушки-козлятушки, мама и папа дома, заиньки мои… заиньки баиньки сейчас будут… спите, мои хорошие, а завтра утром встанем и будем собираться в дорогу.

Она тихонько оторвала от себя почти заснувшего Павлика. От этого он встрепенулся и сам полез на своё место, а, расположившись там, сразу же затих. Саша последовал за ним.

Ропотов продолжал внимательно всматриваться в темноту опускающейся на город ночи. Да так, что аж в глазах пересохло. Из щёлки в окне был едва виден козырёк над их подъездом.

«В какую же сторону они пойдут? Если вправо, тогда я смогу хоть что-то разглядеть!» — забеспокоился он.

Внизу всё ещё никого не было. Время тянулось медленно, заставляя его нервничать: «А что если они сейчас вернутся?»

«Прошли, наверное», — решил всё-таки он, собираясь уже покинуть свой наблюдательный пункт. Как вдруг внизу в темноте показались две фигуры. Те самые два мужика, определённо.

Эти двое, озираясь вокруг и нисколько не торопясь, выходили из подъезда. Один из них шёл медленнее, отставая от другого, — на своё плечо он взвалил какой-то мешок. Первый остановился и обернулся, чтобы подождать второго. Тот подошел к товарищу, снял с плеча мешок и поставил его рядом с собой. Они заговорили. Потом второй, тот, что поставил мешок, достал что-то из кармана, стал возиться… сунул что-то себе в рот и протянул первому. Затем вспышка — закурил сам, а потом поднёс спичку и второму.

На эти пару секунд, пока огонь освещал лицо того, другого, Ропотов успел хорошенько его разглядеть с высоты своего окна на третьем этаже. Сказать, что оно, это лицо, было неприятным, было бы ничего не сказать. Лицо было отталкивающим, даже страшным. Оно было обезображено огромным шрамом, пересекающим всю левую его половину. Лицо неопределенной национальности. Типичное лицо уголовника, причем разбойника и убийцы, того, про кого говорят: «Убьёт и глазом не моргнёт». Такого если встретишь в лесу, на глухом пустыре или в ночной подворотне, сам всё ему отдашь, лишь бы только жизнь оставил.

Эти двое стояли друг напротив друга и о чем-то негромко разговаривали. Вдруг один из них, тот, лица которого Ропотов не видел, поднял голову и стал смотреть по окнам, словно почувствовав на себе чей-то взгляд, — взгляд Алексея, должно быть. В тот момент, когда он пробегал глазами по их окну, Ропотов машинально отшатнулся от щели, тем не менее, краем глаза он не терял из вида происходящего внизу.

Глава XXVII

«Кажется, не заметил», — решил Ропотов, потому что эти двое снова стали