И Ропотов довольно быстро сделал свой выбор. Он стал всё отрицать, клялся, божился, что любит только Лену, что никого другого у него и в помине нет. Ведь никаких доказательств измены мужа на руках у Лены не было. Одни только подозрения, да и только.

Ропотов хорошо помнил произнесённые когда-то давно слова давнего своего товарища, известного в кругу его друзей бабника:

«Старик! Никогда не сознавайся в измене. Даже если жена вас застукает голыми в постели, говори, что ничего не было. Ври напропалую, придумывай какие угодно невероятные истории, но ни в коем случае не сознавайся. Глядишь, жена поверит. Если ей дорог ваш брак, если есть дети, если никто кроме неё ещё ни о чём не узнал, она скорее убедит себя, что действительно ничего не было, как бы глупо это не казалось со стороны. Потом замолишь прощение, задаришь подарками… Но в дальнейшем будь осторожен: второй раз может не проканать».

Ропотов вынужден был прекратить близкие отношения с Ольгой, хотя далось ему это очень тяжело. Ведь к тому моменту его связывал с ней не только секс. Он по-настоящему привязался к ней. С ней ему было хорошо. Никаких забот и обязательств. С Ольгой он отдыхал душой и телом. Её черты лица, завораживающий голос, мягкая кошачья походка, заразительный смех — всё это нравилось ему в ней и стало по-настоящему дорого. И Ольга, в отличие от Лены, почти во всём с ним соглашалась. Ольга всегда подолгу выслушивала его, какую бы чушь он при этом не говорил. Вот так, бывало, подопрёт голову рукой, устремит на него томный пронзительный взгляд и смотрит, смотрит ему в глаза, ласково улыбаясь. А он всё говорит, говорит, а что — ей и неважно, она и не слушает. Только пожирает его глазами и никак не может поверить своему женскому счастью.

А потом он сказал ей, что между ними всё кончено. Что он больше не может быть с ней. Хочет, но не может. Просил понять его. Говорил о своих детях. О долге моральном и долге материальном: об ипотеке. О будущем. Точнее, о том, что у них с ней его, этого будущего, нет, да и не было никогда, в сущности. Когда он это говорил, то всё время запинался, обрывал предложения, ежеминутно подкашливал, вытирал пот, но самое главное: старался на неё не смотреть, особенно в глаза. А она в это время плакала. Так же, как прежде, смотрела на него и сквозь него и плакала. Не говоря ни слова и не вытирая слёз. И как прежде, не вслушивалась в его слова: слушала, но не слышала. Только улыбка её сказочная куда-то пропала. Надолго пропала.

После того разговора Ропотов стал избегать личного общения с Ольгой: одни только рабочие вопросы, и то, в самом крайнем случае. Всё так же не смотрел ей в глаза. Потому что понимал, что поступил с ней, как… последняя скотина. Сначала запудрил девчонке мозги, «поматросил», а после бросил.

Разрыв с Ольгой не прошел незамеченным для Лены. Видя резкие перемены в своём муже, она постепенно успокоилась. Всё плохое стало забываться. Вернулся и семейный секс. Попрыгав туда-сюда, сделав переоценку ценностей и, по сути, заглянув в самую пропасть, в жерло вулкана, Ропотов стал по-иному относиться к своей жизни и к своей семье. Хорошие отношения с Леной стали для него теперь много важнее, чем хороший секс.

А вот Ольга сразу «как потерялась». Стала приходить на работу с красными от слёз глазами, подолгу не отвечала на задаваемые ей вопросы, всё «витала в облаках» и больше никогда уже не задерживалась на работе. Потом она сказала Кирсанову, своему непосредственному начальнику, что ищет другую работу, поближе к дому и с бÓльшей зарплатой. И вообще, что ей здесь перестало нравиться, и больше она не видит для себя перспектив в фирме Кольцова.

Кирсанов не хотел расставаться с Ольгой, потому как искренне считал её ценным работником. Он принялся всячески идти ей на встречу: стал подбрасывать премии, перестал журить за опоздания и за мелкие ошибки в работе, отпускал пораньше и даже обещал поговорить с Кольцовым о её повышении или переводе на другое место. Именно в тот момент Ольга сошлась с Арпениной. Надежда Викентьевна, всё прекрасно понимая, взяла Ольгу под свою опеку. Как женщина, она осуждала Ропотова, хоть и приходился он ей прямым начальником, ну, а как мать жалела брошенную им девочку.

Так бы и ушла Ольга из фирмы Кольцова, но найти подходящую работу она так и не смогла: ни возле дома, ни где-либо ещё в Москве. В стране давно свирепствовал экономический кризис, несмотря на все бравурные завиральные заявления властей. Новые компании больше не создавались, а старые постепенно закрывались. Работники же обанкротившихся фирм уходили «в никуда», снижая объемы совокупного потребления и ещё сильнее раскручивая, тем самым, циклический моховик кризиса.

Вот так Ольга и осталась на фирме. Жизнь для неё продолжалась. Жестокая травма, нанесённая Ропотовым, постепенно стала забываться. У неё появились новые увлеченья, новые кавалеры и любовники. Страницу же с Ропотовым она перевернула. По крайней мере, так она тогда решила. А уроки, преподанные ей Алексеем, Ольга выучила наизусть: «Никогда больше не встречаться с женатиками» и «Никаких служебных романов» — отныне стали её жизненными принципами.

Глава XXIX

На следующий день, как только стало светать, Ропотов, вооружившись шуруповёртом, парой самых тонких свёрл и, на всякий случай, несколькими разнокалиберными гвоздями и захватив с собой пластмассовый таз и две пустые пятилитровые баклажки, отправился на автостоянку. Но прежде он решил заглянуть в квартиру Спиридонова: ему всё ещё не хватало тары под бензин.

Он поднялся на шестой этаж и удостоверился в том, что дверь в квартиру Спиридонова была закрыта. Но когда он нагнулся, чтобы достать из-под коврика ключ, боковым зрением он увидел, что дверь в соседнюю квартиру была не заперта. Судя по небольшой щели между ней и дверной коробкой, та дверь была только прикрыта. Следов взлома при этом не наблюдалось.

Оставив ключ на его месте под ковриком, Ропотов вытянулся во весь рост, посмотрел по сторонам и осторожно потянул соседскую дверь пальцем на себя, взявшись за выступающее металлическое полотно, обтянутое засаленной искусственной кожей рыжего цвета. Дверь послушно поддалась, а петли слегка заскрипели, некстати подав голос. Он ещё раз оглянулся вокруг, и только после этого просунул голову внутрь. В коридоре квартиры