перебивает. Отходит к горну, раздувает угли. Металл нагревается, краснеет и светится, в мгновение теряя форму и скатываясь в жидкий шарик под звук чужого голоса, рассказывающего действительно страшную историю.

Пока князь занимает руки очередным изделием, Титай говорит о доме с резными ножками, о свете, о прохладном бассейне, и перед глазами появляются эти картины. Князь берет щипцами тигель, выливает расплавленное золото в затейливую форму. Ладони не дрожат, хотя кажется, будто могут сломать щипцы от напряжения, от силы, с которой сжимает инструмент. Сейчас бы взять молот побольше и стали кусок, а не мягкое, нежное золото.

— Кто это был? — Алексей рычит, не пряча чувств. Потому что слишком больно за мальчишку, слишком хочется рубить головы. Он сам завоевывал города. Он сам убил немало людей, но так поступать с ребенком — дело бесчестное. Способный на такое не должен ходить по этой земле. — Подай тот молоток. — Указывает свободной рукой на небольшой молот на наковальне, где сидит Титай, отвлекает того своим голосом, присутствием и сам поворачивается, доставая горячий золотой прут. Наковальня большая, но места для работы нужно немного, а потому Алексей не сгоняет юношу — просто занимает другой край.

Титай протягивает молоток и отодвигается, сидя, как черная птица, на возвышении.

— Что ж, по крайней мере, у этой твоей клятвы теперь есть замок, — произносит Алексей.

— Отчасти поэтому я позволил тебе сломать его. Вроде как… — Титай пожимает плечами, запрокидывает голову, выдыхая обжигающий горло воздух. Сложно говорить настолько личное. — Той ночью я пошел поперек данного слова. У меня никогда не получалось разрушить то, что выше и сильнее: каждый бунт заканчивался неудачей, побег — темницей, неповиновение — еще большим давлением. Но я продолжал идти наперекор. Всему подряд уже, вообще всему, чему мог. — Усмешка горчит. — Пусть это не помогало, но каждый самый маленький шанс сделать по-своему я использовал. Думаю, и едой бы в них кидался, устраивал голодовки, если бы это не было очевидной глупостью, — фыркает он, поджимая губы. — А с тобой впервые получилось. Кажется, что получилось. Был приказ. Я его нарушил. И небо не раздавило мою голову в кои-то веки. Наверное, это самая опасная моя игра. Здесь дело не обойдется наказанием. На кону чужая жизнь, не моя. Нужно добраться как-то до темницы на другом краю света. А я сижу здесь и… Я должен не потерять отца. Но я так не хочу… — Титай жмурится, сжимает кулаки. — Так не хочу выбирать между его жизнью и твоей. Это неправильно. — Обрывается речь. В груди тянет неприятно, колотится. Титай косится на Алексея. Очень, очень давно он так ни с кем не говорил. Это просто страшно.

— Так кто же? — повторяет князь вопрос. Быть может, Титай намеренно или невольно пытается избежать необходимости ответить. Но Алексею знать нужно. Лучше пусть собеседнику будет неловко сейчас, чем смертельно больно в будущем. — Кто напал на твой дом?

— Турки. Мой нынешний хозяин, очевидно.

— Нет у тебя хозяев, — цедит князь.

Алексей забирает молоток. Отстукивает пруток, делая его ровным и плоским. То нагревает деталь докрасна, то чеканит, пока не остается доволен сечением. Опускает с паром и шипением в емкость с водой. Но потом не выдерживает, отшвыривает щипцы с уже почти готовой безделушкой. Князю хочется верить, что все будет хорошо, потому что в его жизни всегда все складывается только так, если он сам того хочет. Осталось сделать Титая частью своей жизни.

— Ты видел отца после того, как тебя забрали? — Одна мысль сменяет другую в бесконечной чехарде. Примерный возраст Титая, завоевания турок… Сейчас границы Империи очень обширны, так и не скажешь, где это произошло. — Ты знаешь название города, в котором жил?

— Видел только издалека. Нам не позволяли встретиться или хотя бы поговорить через камеру. — Титай поводит плечами, сбрасывая неприятные воспоминания. — Города не знаю. На мои вопросы всегда отвечали неохотно, что объяснимо.

— А кого ты назвал хозяином? Скажи мне имя.

Алексей склоняется, тянется за очередным инструментом. Титай замирает, абсолютно некстати поняв, что он очень близко. Можно поцеловать. Разгоряченного, увлеченного разговором и делом. Можно… За окном что-то грохает. Так сильно, будто сломали дом. Шум толпы, на который раньше не обращал внимания, становится очевиден. Кто-то кричит. Титай, соскользнув с наковальни, бросается к окну. Выглядывает, раздираемый нехорошим предчувствием. Нельзя вмешиваться. Что бы там ни происходило — нельзя.

— Нет… — шепчет он, озираясь.

Князь было думает, что это и есть ответ. Но «нет» Алексею не говорили с тех самых пор, как он сам впервые заговорил. Действительно: сказанное предназначалось не ему. Князь понимает это, проследив за Титаем.

Тот распахивает дверь, под окрик удивленного кузнеца вылетает во двор и мчится к торговой площади. Там толпа, и мальчишка на камнях, и огромный черный конь, вставший над ним на дыбы. Кинувшись вниз, к земле, Титай отталкивает мальчика. Копыто врезается в висок. Голову раскалывает алая горячая боль. На какое-то время звуки вокруг сливаются в гул, в ушах шумит, а к горлу подступает тошнота. Титай взмахивает руками и отскакивает, удерживая равновесие.

— Кипрей… — Вместо внятной речи получается только растерянное бормотание. Нужно взять себя в руки, и быстро. Моргает, стискивает зубы, возвращая голосу силу.

— Кипрей! — теперь Титай прикрикивает, обходя животное по кругу и ловя обезумевший взгляд. — Разойдитесь все. Живо. Расступитесь, ну же!

Юноша выставляет перед собой ладони, пригибается, медленно двинувшись вперед. Над землей — в пыли, в лучах солнца — разносится протяжный чистый свист. Конь раздувает ноздри, бьет копытами каменную кладку площади. Но поддается и пятится.

Титай оказывается лишь на пару мгновений быстрее. Алексей хватает с наковальни кузнечный молот и выбегает из кузницы следом.

На площади расступается толпа, кто-то шепчется, кто-то кричит. Люди хана Герая стоят вокруг княгини, которая, судя по всему, вышла встретить приехавшего раньше времени сына, — тот, будучи воспитанником Мелека, жил в Солхате, а на Мангуп возвращался навестить родных. Василина обнимает маленького Алексея, которого все чаще зовут Олубеем, чтобы избежать путаницы с отцом. Рядом стоит мальчишка одного с ним возраста, который смотрит на чужаков недобро и одним этим не позволяет никому подойти. На нем дорогие алые одежды, расшитые золотом, а темные волосы убраны на восточный манер. Это Менгли — младший сын хана и воспитанник князя Дороса. Так уж вышло, что двое влиятельных друзей совершили обмен сыновьями.

Юный Алексей напуган сильнее, чем поранился, но князь все равно первым делом направляется к нему: проверяет наверняка, бросает короткий взгляд на жену и резко выдыхает, отрезая волнение. Сейчас не время для паники. Мельком видел Титая в крови, но на ногах. Посла