Девушка вновь коснулась его губ для искусственного дыхания — и раздраженный углекислым газом мозжечок приказал телу сделать непроизвольный вздох.

— Вот так, хорошо. — Успокоилась Вера. — Он хочет, чтобы все выглядело как ревность. Якобы, этот глупый Максим приревновал к этой девке… Или к другой… Их много, правда? И все — красивые! Приревновал и убил тебя, а след чтобы показал на Романовых! Сначала Максима убьют, потом про Романовых догадаются! И будет резня, мой милый! Я ведь тоже должна дать показания! А я — совру! И мне поверят. — Движения ладоней по волосам и голове княжича стали быстрыми и жадными, словно спеша приласкать в последний миг. — А знаешь, что самое смешное, дорогой? — Дрожа губами, спросила Вера. — Не знаешь? Никто не знает. Даже этот, который отдает приказы и верит, что я ему служу. Нет, мой милый. Мне приказано, чтобы я ему служила. Они обещали вернуть герб семье, они обещали все нам вернуть, отдать Архангельск. — Скатилась слезинка из глаз девушки. — Ну, что ты опять?

Но в этот раз это было скорее не искусственный вздох, а горячий поцелуй.

— Ты за меня не рад? Ах, ты же с этой, заграничной. Я видела тебя с ней, я следила за вами. — Шмыгнула Вера новыми слезами. — Видела ваше счастье. Но я — я тоже хочу быть счастливой! Ты же мне обещал! Что обещал? Что я буду счастлива! — С логикой, близкой к истерике произнесла Вера. — И я буду счастлива. А они — они врут. Все, что обещали — они слишком жадные, чтобы отдать. Я поняла поздно. Но теперь я знаю, что сделать. Я им задам! — Закусила Вера губу до крови. — Они никогда не расхлебают. Не оправятся. Клянусь.

Руки обнажили живот, и острие стилета коснулось кожи. Чтобы, ведомое хрупкими девичьими руками, вонзиться зачарованным гибельным металлом в тело ее самой.

— И я счастлива, милый. — Немеющими губами произнесла Вера, счастливо улыбаясь и падая рядом. — Я люблю тебя.

И только дикий рев ощутившего наконец свое тело княжича был над ними.

Рев, от которого разлетались тленом стены и потолок закрытого больничного крыла, обнажая равнодушное серое небо над юношей, прижавшим к груди уже не дышащее тело девушки.

В центре иссечённой бетонной плиты, полной обломков и покореженного хлама, в котором почти не угадывалась былая роскошная обстановка покоев, одна великая любовь и глупость прижимала другую.

Все покрывала тонкая серая взвесь, еще кружившая в воздухе. В углу, одуревший от происходящего, неведомо откуда взявшийся серый котенок жался к разрушенному краю этажа, щербившему кривые зубы ржавой арматуры.

Тревожно перекрикивалась охрана, ожидая новых диверсантов. Проверялись тайные и явные входы, рвали на себе волосы и исходили нервами контрразведчики и специалисты наблюдения. Но беда в очередной раз пришла в дом через открытые двери, самостоятельно убранные в сторону конвои и отмененные досмотры.

— Уходи, — произнес я, не пытаясь перекричать отчаянный и полный боли рев Артема или лающие крики защитников.

Но Аймара Инка, что стояла рядом, услышала и вздрогнула.

— Нет.

Она неотрывно смотрела на чуть покачивающегося княжича, баюкающего в своих руках Веру, и Нику, что пыталась сделать что-нибудь.

— Я снимаю с тебя все клятвы и обещания. Ты свободна делать, что захочешь. — Ответил я ей на это и в пару шагов сократил расстояние до невесты и друга.

— Не получается, — глядя на меня, всхлипнула Ника, удерживая в руках безвольную ладонь — ничего другого Артем не отдавал. — Оно сильнее, оно уже победило.

— Сейчас помогу. — Влез я прямо в центр объятий Артема и Веры и гаркнул в ответ на злой, ничего не понимающий, но невероятно агрессивный взгляд товарища. — Она еще жива! Жива! Отпусти и дай ее вытащить!

Возможно, секунда отделяла Шуйского от атаки, но какие-то проблески разума все-таки сработали, и он бережно уложил девушку, оставшись нависать над ней.

— Вообще свалил отсюда! — Гаркнул я.

— Выбирай слова. — Дрожащим от гнева голосом произнес Артем. — Я буду рядом. Лечи так и только посмей не вылечить!

— Это мы легко, — махнув на него рукой и сосредоточившись на деле, я отыскал валяющийся рядом стилет. — Этим ты ее?

— Она себя!!

— Этим — ты ее!!! И только посмей сказать иное — всю ее родню вырежут! — Не сдержался я. — Все будет зря!!

— Пусть только посмеют. — Удержал эмоции Шуйский, глянув на меня злобно, но все-таки отодвинувшись в сторону.

— Доктор, ваше слово? — Успокоился и я.

— Я не могу! Не могу! — Отчаяние в голосе Ники нашло новую высоту.

И в подтверждение тому на тело Веры рухнул широкий золотой луч — куда как больше, чем лечил меня после падения с самолета.

— Видите? Это бесполезно! Надо знать, как! Я пытаюсь, пытаюсь! — Шептала Ника, трогая глаза, солнечное сплетение, запястья Веры.

— Я ей не поверил. — Глухо бормотал на фоне Артем. — Меня убедили не верить. Я не поверил, а она любила.

— А виноват во всем — я, — шепнул я тихо. — Я — убедил.

Но Артем услышал. И не сказал ничего против этого.

Я повертел красивый серебристый стилет в руках, меланхолично рассматривая узоры на металле. Всякое всплывает в истории — и эта дрянь, наверняка запрещенная всеми законами, явно на свете не одна.

Иные способны разрезать металл тихо и рутинно, как восковую свечу. Другие предсказуемо направлены против всякой жизни и не имеют другого назначения. Этот же был страшнее первых двух, убивая не только молодую жизнь, но и нашу с Артемом дружбу. Он никогда не простит — тень любимой, что была отвергнута по моей вине и покончила с собой, встанет на пути примирению. Шуйский будет верить, что мог все изменить, если бы ему не мешали.

— Но как-то же лечат подобные раны? — Спокойно, не сомневаясь в компетенции невесты, спросил я.

Потому что она все еще пробовала спасти ту, которую терпеть не могла — перенося свою любовь и забывая о личности пациента, как делают все Целители.

— Если знать как, — утерла запястьем выступившие слезы Ника.

— Иметь опыт и повторить, — эхом отозвался я.

— Хозяева клинка — они знают, — бесцветно произнесла Инка, будто издалека.

Но их знания слишком далеко. Хотя, быть может, была в курсе и Вера.

Однако есть еще один путь — не передачи накопленного опыта, но постижения.

— Ника. — Обратился я к невесте весело и со смешинкой.

Чем немедленно вызвал гневный, на пороге ненависти, взгляд Артема. И недоуменный — невесты.

— Ты уж, будь добра, не затягивай, — произнес я немеющими губами и постарался улыбнуться.

Через судорогу и боль живота, собственноручно пронзенного серебристым стилетом.

Кажется, уши заложило от дикого крика — а может гибельный яд клинка добрался до органов чувств.