Тем временем группа лесовиков во главе с атаманом успела обойти деревню с другого конца. Укрывшись в зарослях орешника, ватага засела на опушке леса. Отсюда до пленников было не более ста саженей. Перед лесовиками предстала та же картина, которую видели Федор, Ивашко-кашевар и другие с противоположной стороны. Вопили бабы, кричали мужики. Люди рвались к избе, где в огне гибли дети.

Гордей не отрывал взгляда от поля, там несколько ордынцев поджигали рожь и овес. Атаман выжидал, пока татары приблизятся к ним. Другая группа ордынцев следила, чтобы не разбежалось напуганное пожаром крестьянское стадо, и присматривала за своим табуном. Привычные к огню и дыму татарские лошади спокойно паслись в нескошенной ржи. Лишь натыкаясь друг на друга, зло скалили зубы, но сторожа громкими криками разгоняли их. Кое-кто из крымцев уже готовился к уходу: приторачивали к седлам вьюки с награбленными пожитками, поправляли сбрую и кожаные доспехи на лошадях.

Поджигая скирду за скирдой, татары приближались к месту засады. Вот они уже на расстоянии перестрела — полета стрелы, вот подошли еще ближе. Уже хорошо видны их бесстрастные смуглые лица, тяжелая, неторопливая поступь…

Оглушительный свист рванулся в задымленное небо, пронзительным эхом отозвался в лесу. Станичники, выступив из-за кустов, натянули тугие тетивы луков. Стрелы, с визгом рассекая воздух, сверкнув разноцветным оперением, понеслись вперед, навстречу крымчакам.

Битва началась…

Едва Клепа и Рудак засели в кустах напротив избы, между ними началась ссора.

— И чего нам в омут лезть? Чай, не острожники и не люди князевы… — бросив хмурый взгляд на рыжего, ворчливо пробурчал Рудак.

— Сродники мои там, быть может! — бросил Клепа.

— Никакие они тебе не сродники, то все парень придумал. А ежели и впрямь сродники, то мне с того корысть какая?

Клепа промолчал. Проверил лук и стрелы, оборвал с кустов листья, что могли помешать стрельбе. Дряблолицый зло покосился на него, но больше не сказал ни слова.

Со стороны деревни послышался гортанный говор, между избами замелькали ордынцы с факелами в руках. На солнце огонь был невидим, но едва факелы касались крыш, как высохший дерн начинал дымиться и вспыхивал синеватым пламенем. Двое приблизились к заваленной хворостом избе. Клепа поднял лук. Рудак, тихо чертыхаясь, возился с тетивой. Вот поджигатели оказались уже совсем рядом с кустом, где засели лесовики. Клепа рывком натянул тетиву, прицелился… И вдруг почувствовал: чем-то тяжелым ударили его сзади по голове. Руки рыжего разжались, соскочившая с тетивы стрела упала рядом с луком…

Татарин, что шел впереди, услыхав шум, подозрительно оглянулся. От страха Рудак задрожал, будто в лихорадке, сцепил зубы, боялся перевести дух. Пока враги поджигали избу, испуганным зайцем затаился в кустах. Когда они удалились, бросился со всех ног к лесу.

Тем временем Ивашко-кашевар стремглав несся к горящей избе. В кустах, мимо которых он пробегал, скорее угадал, чем увидел, чье-то распростертое тело, метнулся к нему. В орешнике ничком лежал Клепа, голова и рубище в крови, рядом лук и стрела. Ивашко склонился над товарищем. Убедившись, что рыжий жив, оторвал подол своей синей косоворотки, перевязал ему голову, чтобы унять кровь. Тот застонал, открыл глаза. Узнал кашевара, с трудом прошептал:

— Спасай избу, там детишки.

— Где Рудак? — спросил станичник.

Лицо рыжего исказилось, он вздохнул, но ничего не ответил…

Ивашко прыжками понесся к пылающей избе. Вначале он попытался ослопом разбросить горящий хворост, чтобы пробиться к двери. Но, убедившись, что быстро не сможет управиться, сбросил зипун и, поднатужившись, разорвал его пополам. Обмотав кое-как руки, снова бросился к избе. Жар опалил бороду, но лесовик, расшвыривая пылающий сухостой, как одержимый, рвался к двери. Вот-вот рухнут стропила — и тогда конец всем!..

Ивашке удалось расчистить проход, но на нем уже горела одежда, а по обожженным щекам катились слезы. Попробовал открыть дверь, но она не поддавалась, а отбросить лежащий внизу хворост не мог — обгорели, покрылись волдырями руки. Налег плечом — ничего… А из избы до него уже явственно доносились ребячьи крики и плач. Тогда, собрав последние силы, Ивашко разбежался и ударом ноги все-таки умудрился вышибить дверь. Задыхаясь от жары и дыма, прохрипел:

— Выходи!.. — И рухнул у порога.

Мгновение из дома никто не появлялся. Но вот наружу высунулась испуганная детская мордочка, за ней другая…

— Деда, деда! — закричала девчонка лет шести. — Тут дяденька горит!.. Бежим скорее! — схватила она за руку четырехлетнего брата.

Оба выскочили из избы. На пороге, сильно кашляя, появился старый Гон с двумя малышами на руках. Ребятишки постарше жались к деду, глядя со страхом на клубы дыма и искры, падающие с горящих крыш. Старик, отойдя с ними подальше от избы, прохрипел:

— Бегите в лес, да скорее! Тут недалече. А я мигом!.. — И потрусил рысцой обратно. Стащил с себя зипун, набросил его на Ваньку-кашевара, загасил на нем огонь. Подхватил за плечи, оттащил в сторону от горящей избы. Ватажник не шевелился. Старик стал на колени, приложил ухо к груди спасителя. Пробормотал слова молитвы, перекрестил погибшего. И вдруг вспомнил о порубежнике, что остался в избе. Крыша горела как факел, трещало дерево, во все стороны разлетались объятые огнем головешки. Схватив полусгоревший зипун, накинул его на голову и вбежал в избу. Внутри бушевало пламя, горели стены. Раненый в беспамятстве стонал. Старый Гон взвалил его на спину, кряхтя, направился к двери. Он задыхался от дыма, шатаясь, сделал несколько шагов. Вдруг его качнуло в сторону, он споткнулся о каменный жернов ручной мельницы и, потеряв равновесие, вместе со своей ношей растянулся посредине избы…

Только четыре стрелы из шести, выпущенные разбойниками, попали в цель. Три ордынца были убиты, четвертый, держась окровавленными руками за живот, корчился и стонал.

Внезапное появление урусутов, оглушительный свист, летящие стрелы посеяли панику среди шуракальцев. С криками «Шайтан!» заметались они по полю, и теперь уже огонь и дым казались им проделками дьявола, а не делом собственных рук. Бросив ясырь, ордынцы заметались в поисках спасения; стрелы лесовиков настигли еще троих. Крестьяне сбились в кучу и оцепенело взирали на чудо, ниспосланное Господом.

Первым опомнился ордынский жузбасы-десятник. Сорвал с плеч лук и, не целясь, выстрелил в бежавшего впереди долговязого лесовика. Тот, выпучив глаза, застыл на месте и грохнулся оземь. Атаман подхватил оружие убитого, с ходу послал стрелу в десятника, но промахнулся.

Уцелевшие ордынцы, не слушаясь наказов жузбасы, устремились к опушке леса, где стояли их лошади. На помощь бегущим поскакали было дозорные и те, что сторожили Гоново стадо, но неожиданно замешкались, развернули коней и понеслись обратно. Увидев это, Гордей облегченно вздохнул. Заложил пальцы в рот, оглушительно свистнул и побежал дальше.