Наступил вечер пятницы. Прошла уже целая неделя Славиных мучений. Он с ужасом думал о бесконечных двух выходных без сына, которые ему предстоят. О том, чтобы ехать к предательнице Марине на ее новую съемную квартиру для встречи с ребенком, невозможно было и помыслить. А отдать Ваню на субботу и воскресенье жена отказалась, чтобы не путать и не травмировать ребенка временным возвращением в прежний дом. И Слава не мог не признать, что это справедливо. Но он не в силах был представить, как сейчас поплетется к себе, в это холодное, не согретое ничьим присутствием жилище, и проведет в нем такую бездну времени…

Сотрудники активно собирали вещички, спеша покинуть рабочие места и предаться разнообразию частной жизни. И только Слава бездвижно сидел за рабочим столом, уставясь в одну точку. Надя подсела к нему.

– Ну что, – спросила ласково, – совсем, что ль, хреново?

Он только кивнул, борясь с мгновенно подступившими слезами.

– Вот что, – решительно сказала она, – поедем-ка сейчас ко мне. Я тебя накормлю, напою, в баньке выпарю и спать уложу. – Так говоря, Надя встала, проворно покидала в Славину сумку его очки, органайзер, планшет, продолжая нараспев произносить свои утешалки. И Слава вдруг почувствовал, что ему предлагают спасение – от смертельной тоски пустого дома и от необходимости принятия множества мелких житейских решений, которые Надя так кстати взяла на себя, перечислив в своих сказочных посулах. Испытав облегчение, он с благодарностью взглянул на нее и даже, как мог, улыбнулся половиной рта.

К Наде они добрались быстро, ее дом находился совсем недалеко от офиса. Она сразу принялась что-то стряпать на скорую руку, а он сидел, понурившись, на кухне. Сидел и вздыхал, и бубнил иногда слова благодарности, говорил, что один дома, наверное, просто умер бы сегодня же. Да совершенно точно и обязательно умер бы… Потом они ужинали и выпивали. Слава пил довольно много, хотя вообще-то слыл почти трезвенником. Пил водку не морщась и жаловался на жизнь, на Марину, на эту чертову любовь-нелюбовь, из-за которой можно так обезуметь, что даже лишить ребенка родного отца. Ну не любит она, как оказалось – господи, да откуда вообще это взялось-то?! каким ветром надуло?.. – ну так и ладно! И фиг бы с ним! Ребенок-то главнее… Надя кивала и поддакивала, соглашаясь.

Потом она повела его в душ, он не отбивался, послушно плелся, куда ведут. Она приговаривала, что обещала же, дескать, и в баньке выпарить. Он только мычал.

Она его раздела – Слава не сопротивлялся – и принялась намыливать, ласково гладя, поливала водой и гладила, гладила – то мочалкой, то рукой, – и он размяк, прикрыл глаза и сидел, постанывая от удовольствия.

Потом Славу обтерли полотенцем, укутали в халат и повели в спальню.

– Во-от, – приговаривала Надя, – теперь ложись и спи. И пусть тебе приснится сончик. Такой хоро-оший со-ончик в розовых панталончиках, такой сладкий-сладкий…

– Какой сончик в панталончиках? – вдруг воспрянул помытый и обласканный Слава. – Какой такой еще сончик?! – воскликнул он, сгребая Надю в объятия. – А ну, иди-ка сюда, сейчас я тебе что-то покажу… – И они забарахтались со смехом и кряхтением на постели, в четыре руки неловко избавляя Надю от одежды, а потом смолкли, и только дыхание у обоих отяжелело и участилось…

Проснулись не рано и как-то почти одновременно. Солнце вовсю светило в окно, которое они не потрудились зашторить с вечера.

– О господи, – прикрыв лицо руками, застонал Слава, видимо первым делом вспомнив о Ванечке и Марине.

– Что ты, что ты, что такое? – забеспокоилась рядом Надя. – Ну что ты, милый мой, что ты, мой хороший… – Она поглаживала его по головке, как маленького, приговаривая какую-то ерунду, поправляя на нем одеяло.

– Наденька, – прошептал Слава, закрыв глаза.

– Сейчас позавтракаем, – бормотала Надя, – и ты отдохнешь. Хоть весь день валяйся.

– А ты? – сонно выговорил он.

– Дела поделаю чуть-чуть – и тоже отдыхать буду. А хочешь – пойдем куда-нибудь. Погуляем. Можем на бульварчике. Или куда захочешь. Времени много, – улыбнулась своим мыслям и сладко потянулась Надежда. Ведь была суббота. И так давно молча любимый ею Славочка наконец-то был рядом с ней.

А он, лежа с закрытыми глазами, думал о том, что мог бы сейчас пропадать один в своей жуткой пустой норе, где гуляет ветер брошенности и носит по полу оставленные игрушки отнятого у него сына. «Если бы не Надя!..» – смутно подумал и, повернувшись, поцеловал ее в избытке признательности.

В тот день они не выходили из дому. Смотрели телевизор, сидели обнявшись. Надя между делом готовила то завтрак, то обед, то ужин, как-то где-то прибиралась. И старалась побольше быть с ним, сидеть рядом, прижавшись, обнимать, ласкать. И снова Славу пробило на любовь с ней, теперь уже на трезвую голову – и днем, когда оба разнежились и разомлели у телевизора, и ночью. Он так ясно сознавал избавление от смертельной тоски, был настолько согрет и успокоен, что почти чувствовал себя счастливым.

– Наденька, но как же это, почему ты обо мне так заботишься? – шептал умиленно.

– Глупенький ты мой! Я ж люблю тебя – неужели не видел?

– Девочка моя, – благодарно прижимал ее к груди размякший Слава. – Если бы не ты – я бы умер. Умер бы там. Ты просто как доктор лечишь…

Теперь Слава ехал с работы прямо к Наде. В выходные навещал Ванечку и возвращался с плачущим сердцем. С тоской наблюдая отстраненность и холодность предательницы жены, переживая новый стресс с каждым отрывом от сына, он всякий раз снова оказывался выхолощенным до донышка и кидался в объятия Надежды как в спасение. Ее любовь была ему лекарством. Он будто питался Надиными чувствами, возвращавшими ему и силы, и некоторую веру в себя. «Счастье, что она есть у меня, – думал он. – Невыносимо было бы оказаться одному в такой ужасной ситуации… Какая тоска… – тут же морщился от боли. – Но ведь это пройдет? Надина любовь – верное средство».

Проблема была еще и в том, что Слава никак не мог «отделиться» от семьи. Он не в состоянии был провести границу между собой и Ваней, собой и женой. Поэтому, уезжая от них, чувствовал себя искалеченным, на месте отрыва всегда зияла свежая рана. Совершенно не получалось там быть любящим отцом – а уезжая, становиться свободным мужчиной, чтобы жить собственной полноценной жизнью. И каждый раз он опять нуждался в порции «лекарства» от Нади.

Она встречала в прихожей. Обнимала, тянула в комнату, кормила ужином. Он отмякал, приходил в себя и даже начинал испытывать что-то вроде эйфории оттого, что вызывает такую очевидную и несомненную любовь. С явным облегчением наблюдал, как слабеет депрессия, подавленная частым и бурным сексом и постоянными женскими заботами о нем. Страх душевной близости, появившийся после ухода жены, поглощала близость физическая. И самооценка, упавшая было чуть ли не до нуля, возвращалась почти на прежние позиции.

В собственный дом Славу совсем не тянуло, заезжал туда только по необходимости, взять какие-нибудь вещи. Зато у Нади чувствовал себя как в санатории. И даже блажил иногда совсем по-детски, зная, что она отреагирует на его выкрутасы лишь усилением нежности.