– What time is it? – раздался голос за моей спиной.

– I don’t know, – пробормотала я, но стало ясно, что время интересует говоривших меньше всего. Я обернулась и увидела немного замороженную толпу подростков лет пятнадцати. В руках у одного была палка типа бейсбольной биты. Детки смотрели на меня выжидающе, словно пытались навскидку определить, какого рода сопротивление я способна оказать.

– Вот и конец, – проговорил мой внутренний голос и отключил звук. Я начала кричать раньше, чем эти детки на меня набросились. С меня сорвали пальто и прижали меня к земле, пытаясь заткнуть рот скользкими грязными пальцами. Кто-то шарил по моим карманам джинсов, кто-то, видимо не веря, что может по земле ходить дура без единого цента, без единой кредитки, пытался найти клад в моем бюстгальтере.

– Пустите! – шипела, отплевываясь я. То, что этой ораве не пришло в голову возжелать моего девичьего тела, радовало. Хотя что, я больше не представляю с этой точки зрения интереса? Мне удалось еще какое-то время поорать на всю улицу, пока кто-то не стукнул меня по голове. Не очень сильно, видимо, стукнувший не имел достаточного практического опыта. В конце концов, не мог же ребенок к своим еще небольшим годам научиться вырубать взрослую тетку одним ударом.

– She’s have a nothing! – возмущался один из них, демонстрируя абсолютную стерильность моих карманов пальто.

– Сейчас меня грохнут. От обиды, – пискнул внутренний голос. – Не лежи как бревно, кусайся!

– Kill her, – сказал кто-то. А вот эта фраза мне не понравилась совершенно. Я как-то уже смирилась с тем, что меня потрясут на предмет наличности, поставят пару синяков и выгонят с позором из этого Гарлема. Вариант «Kill her» никак не входил в мои планы. Я заорала и задергалась так, что они даже несколько опешили. Не знаю, как это происходит. То ли Господь Бог всевидящим оком отслеживает, чтобы смертный час не настал раньше им запланированного срока, то ли карма, которая еще не отработана до конца, не позволяет убить одинокую беззащитную девушку, без денег забредшую в негритянский квартал. Я помню только, что весь наш клубок тел осветился ярким бело-голубым светом и негритята стали таять, как вампиры при солнечном свете. Надо мной склонился полицейский и что-то затарабанил по-английски. Что-то про чьи-то права.

Истина – самое спорное понятие на всем белом свете. Вроде бы чего сложного, отличить белое от черного и наоборот. Снег белый, грязь черная. Всего и делов. Однако истина, по сути, является условным соглашением большинства. И не больше. Почему? Социологи утверждают, что понимание истинности, также как и формирование норм морали происходит в период становления личности, т.е, в детстве. Иными словами, яблоко от яблони недалеко упадет. Возьмем, к примеру, такое очевидное негодяйство, как ложь. Однозначно и неоспоримо это зло. Не так ли? Но если уточнить это у правоверного мусульманина, он ответит, что ложь во имя Аллаха, которая направлена на борьбу с неверными – благое дело. Его так учили с детских лет. Вот и растаяла непреложная истина. Если вглядеться, таким образом растает любая система верований на свете. Свекровь свято верит в то, что ее сыночек имеет право на самое лучшее, а именно, на чистые носки, идеально выглаженные рубашки, свежие парные котлетки и обожание со стороны жены. С другой стороны, жена будет искренне считать, что сама имеет право на обожание со стороны мужа, а гладить рубашки – не в этом счастье. Можно сдать в химчистку. Кто прав? Обе, что занимательно, поскольку они просто стоят с разных сторон баррикады. Так что, на мой взгляд, прав всегда тот, у кого ружье. Если личная жизнь супругов проходит на территории свекрови, а основной доход на душу населения формируется из ее же заработной платы, то, скорее всего, придется демонстрировать обожание и котлеты. Если же ружье в ваших уверенных самостоятельных руках, можно ограничиться бесконтактными поцелуями два раза в год. В моем случае ружье было у Лайона. И все мои попытки доказать, что это не так, привели меня в разодранном и побитом состоянии в полицейский участок. Он (участок) весьма сильно напоминал наши обезьянники и запахом, и интерьером. Как говорится, сюда не ступала нога дизайнера. Их сотрудники тоже курили всю дорогу напропалую, отчего я стала задыхаться уже минут через десять.

– С вами все в порядке? – выдыхал мне дым в лицо огромный негр в полицейской форме. Белого цвета кожи тут не было ни у кого.

– Нет, не в порядке, – стирая кровь, запекшуюся в уголке губ, отвечала я. На это негр разражался потоком нецензурной английской брани, общий смысл которой сводился к тому, что я натурально псих ненормальный, раз приперлась в этот район (он произносил название, но я не могла его ни понять, ни повторить, ни запомнить).

– Как тебе только это пришло в твою тупую белую голову? – с интересом светил мне в глаза лампой он.

– А что? – только и могла выговорить я.

– Да если бы я не остановился, тебя бы уже закопали, – вежливо описал мои потенциальные перспективы он.

– А, понятно, – кивала я и преданно смотрела в его темное лицо. Ничто, никакой трехступенчатый мат, никакие запахи или дым в глаза не могли поколебать моего счастья сидеть с этой, а не с той стороны полицейского участка.

– Что тебе понятно?! Ни один нормальный человек в здравом уме не сунется в… (непереводимое название района), – я сидела, наслаждаясь безопасностью. Орите на меня, стучите по голове, только не выгоняйте. Плиз!!! Откуда ж я знала, что Америка разбита на сектора, где действуют разные законы и порядки. Вот здесь ты можешь спокойно наслаждаться прохладой и плевать в небо, а вот тут тебя укокошат ради пары долларов и даже имени не спросят. В Москве меня могли укокошить с одинаковой степенью вероятности в любом месте и в любое время. Но такого места, где бы меня гарантированно расчленили, я не знала.

– На черта мне эти проблемы, – продолжал делиться со мной эмоциями мой чернокожий ангел-хранитель. Я с умилением любовалась на облеванные стены. Я жива. Я в целости и сохранности. – Ты хоть кто?

– Резонный вопрос, – восхитилась его профессионализмом я. – Меня зовут Екатерина Виллер.

– Паспорт?

– Нетути! – порадовала его я. Сказать с уверенностью, что я была адекватна, не смог бы никто.

– Чудно. А где ты живешь? – продолжил знакомиться он.

– Я? В Fall Church, – не стала запираться я.

– А именно? – уточнил он.

– Точнее не знаю. Я живу с Лайоном Виллером, – сказала все как есть я. После получаса матерщины и оплевывания меня всякими нелицеприятными терминами негр нашел-таки телефон Лайона Виллера и потребовал его к барьеру. Лайон явился минут через пятнадцать, бледный и взволнованный сверх всякой меры.

– Ты что же натворила? – набросился он на меня.

– Это как так получилась, что ваша супруга шлялась по негритянским кварталам без денег и документов? – набросился на него негр сразу после изучения моих документов.

– Она сама ушла! Мы поссорились, – оправдывался Лайон. Успеха его выступление не имело.