У меня есть такой родной человек – Начо. Даже если она не разделяет моих увлечений, она все равно своя. Та, которая не оставит ни в горе, ни в радости, будет держать за руку. Начо смотрит в мои глаза, и они ей рассказывают о том, что я редко произношу вслух.

О том, что я вечерами хожу по тем же улицам, по которым ходили с ним. Он всегда смущался, когда я целовала его в нос, – так по-детски и так мило. Опускал глаза, и я видела близко-близко его красивые ресницы, темные брови и нос с горбинкой и шептала быстро-быстро: «Как же я тебя люблю-люблю-люблю».

Мои глаза еще рассказывают о том, как я умею быть в себе. Мне даже окружающий мир не нужен. Мне не нужны эти набережные, эти падающие звезды, эта уютная кухня с бежевыми обоями и занавесками в желто-белую клеточку. Мне не нужна даже эта любимая нами осень с оранжевыми красками, ранними сумерками и приглушенными звуками. Во мне всегда одна погода. Во мне всегда я и ты. Все как было, все по-прежнему. Там я прикасаюсь к тебе, вдыхаю твой запах. Там есть мы. И все бы хорошо, если бы не чувство самообмана, заливающего серыми дождями тоски…

А Начо все видит, все читает и больше ничего не говорит. Я кладу голову ей на колени, смахиваю украдкой изредка бегущие слезы, а она перебирает мои волосы и поет своим хриплым грудным голосом песню: «Эй, девочка, это не вы, ты обозналась. Они слишком счастливые для того, чтобы быть вами. Они прячутся в объятиях друг друга от холодного ветра из тех времен, что остались позади сомкнутых плеч. Они не срубают бамбук, он их ограда от мира, в который не вмешается счастливая любовь… Эй, девочка, это не вы, ты не плачь. Слезы, как сок тростника, застывают липкими следами на сердце, оставаясь невидимыми. И это плохо. Слезы лучше видеть, чтобы помнить о том, что их было пролито вдоволь – хватит уж! Ты лучше пой со мной. Пой и плачь словами. Вслух и для тех, кто все еще плачет…»

Начо, подруга, честное слово, я пытаюсь не плакать. Я вот в дневнике не раз писала о том, что получила много-много счастья. Тогда почему я снова плачу? Из-за того, что все закончилось так внезапно, так неожиданно, так глупо. И я не злюсь на жизнь, которую вечно упрекают в том, что она что-то недодала или что-то не осуществила. Это просто… любовь, которая не находит прежнего выхода. Которая была, есть и останется целой вселенной для каждого из нас. И мою вселенную сейчас заполонили тучи, и мне страшно, что за ними я больше никогда ничего не разгляжу. Но я все равно иду дальше. Благодаря тому маленькому миру внутри меня, где всегда одна погода, где ты обнимаешь меня на веранде заката. Где говоришь: «Ты – мое».

Именно «мое», а не «моя». И в этом «мое» заключается главный посыл любви – когда тот, кто рядом, дополняет тебя, а не забирает себе.

Автобус пробирается сквозь дождь, за окном мокрая ночь, до Желтой деревни полчаса пути, а я совершенно спокойна. Будто все переживания из-за исчезновения Рэ я оставила там, в городе, где началась наша история.

Сейчас не думаю о том, что меня ждет в Желтой деревне. Быть может, я зайду в наш домик и увижу его, сидящего за своим ноутбуком. Он обнимет меня и скажет: «Я соскучился». Быть может, я встречу там холодную тишину некогда теплых комнат, где несколько недель назад его прикосновения лечили меня от тревог и волнений, а время протекало стремительно и спокойно одновременно.

А может быть, распахну двери пустого дома и, переступив порог, увижу белого кролика, который достанет часы из жилетного кармана и уведомит о том, что Рэ опаздывает. Почему бы мне не стать немного Алисой?

Неровным почерком я пишу эти строки в дневнике, в нем осталось только шесть чистых страниц. Последних. Значит, я завершаю большой этап жизни, за которым последует… что-то еще.

Сегодня утром, передав крошку Сию ее маме, я пошла в клинику. Сдала анализы, побеседовала с врачом. Он насторожен, но виду не подает. Завтра утром будут результаты. Честно говоря, я даже не беспокоюсь. Впервые за последний год внутри меня непоколебимое спокойствие.

Проезжающие машины, спешащие по делам люди, на соседнем сиденье гримасничает девчушка, яркие картинки мелькают на экране телевизора. Сейчас все это превратилось в бесконечную череду беззвучных слайдов. Я лишь наблюдатель. Я ничего больше не боюсь.

* * *

– Панда, я сдала анализы. Завтра утром узнаю, сколько мне осталось. Прогноз на будущее.

– Все будет хорошо, не паникуй!

– Я не паникую. Я настолько спокойна, что меня это настораживает. То ли это такая форма депрессии, то ли смирение.

– Нет, Север, только не смирение! Не люблю я это чувство, оно сродни признанию поражения…

– Но ведь сколько в нашей жизни было поражений, которые стали стимулом для дальнейших побед! Если бы тогда, в Городе непогод, меня не оттолкнули, я бы не оказалась здесь. Не встретила бы столько потрясающих людей. Не встретила бы своего Ревеса… Не смогла бы заново полюбить жизнь.

– В чем-то я согласна. Но вот лично я слишком тяжело переношу поражения, хотя умом понимаю, что зачастую они на пользу. Однако сам факт того, что я не достигла, не отвоевала, не получила, долго мучает меня.

– Панда, я испытала поражение в любви. По-моему, это самое болезненное для женщины. Но видишь, несмотря ни на что, в моем сердце не остается никакой горечи. Там может быть тоска, сомнения, сожаления – все что угодно, но только не горечь.

– Я недавно вычитала, что сердце человека перекачивает около девяти тысяч литров крови в день. Представляешь, девять тысяч ежедневно?! И мне стало жалко наше сердце. У него сколько работы, вдобавок еще мы истязаем его своим страданиями…

– Вот! Не хочу больше с каждым вопросом обращаться к сердцу. Буду беречь его. Пусть теперь разум работает. А то я с детства со всем бежала к сердцу, не давала ему покоя. В итоге сердце превратилось в одну вечно открытую рану, которая никак не заживет.

– Конечно, заживет, куда оно денется?! Я все же полагаюсь на время, хоть и говорят, что оно ни черта не лечит. Нет, лечит. Медленно, но все равно лечит. И лечит по-своему. К примеру, посылает нам навстречу людей, которые на какой-то срок становятся нашим лекарством. Или отдаляет нас от тех мест, где на каждой улице, в каждом переулке воспоминания непрестанно показывают нам документальное кино.

– Оба случая – мои. Я тоже возлагаю надежды на время. Оно ведь никогда не ложится спать, постоянно работает. Чаще против нас, но в этом случае – на нас. Я верю времени. Оно непременно вернет мне то, что должно быть моим или со мной.

– Слушай, Север, со стороны, наверное, мы выглядим такими мудрыми сумасшедшими…

– …хотя на самом деле глаза вечно на мокром месте, а нос под платком.

– Вечные бабские крайности. Вроде смирились, вроде стали сильнее, вроде открыты новому, а все равно суеверно обходим предметы из прошлой жизни, и даже похожие на них.

– Так точно, подруга!

Знаешь, чем здесь хорошо? Смотри: вот мы идем и оставляем следы на песке, отчетливые, глубокие. А завтра ты встанешь, посмотришь на берег – и ничего не найдешь, никаких следов, ни малейших отметин. За ночь все сотрет море и слижет прибой.