– Сейчас, – приговаривал ВВ. – Расчистим. Хотите лед?

– Что?

– А его и нет.

ВВ гремел пустотой в холодильнике.

Свет падал на его лицо снизу.

– У меня в детстве была такая марка, – заметил Саша. – Лицо освещено у кочегара как у вас.

– Что?

– А вождь смотрит в окно паровоза, – добавил он.

ВВ выложил персики на тарелку:

– Куда смотрит?

– Уж точно не в вашу сторону.

– Уверены?

Он вывалил персики с тарелки на стол, те бесшумно покатились. ВВ поймал их и сложил как бильярдные шары в кучу.

– Думаете, я мечтал вот об этом?

Он обвел комнату невидимой палочкой и добавил:

– Лопухов.

– Что Лопухов?

– А картина. О который вы говорите. У меня с этой маркой связана одна аберрация детская. Я видел не лицо в кепке, а страшную морду.

– Не припоминаю.

– Я покажу.

– Может, лучше эти? – Саша кивнул на тубус.

– А что бы вы хотели увидеть?

– “Возвращение блудного сына”, – со злостью ответил Саша. – Кстати, я познакомился с вашей сестрой.

– Надеюсь, она не слишком вас фрустрировала. – Она хорошая. – М, м! – Вадимыч уже расправился с персиком и теперь слизывал сок с пальцев. – Выдающийся характер. Сам пропадай, а товарища выручай.

– Где она сейчас? – спросил Саша.

– Улетела! Горы! Покорение! – Он начал выкрикивать слова.

– Поклонение, – поправил Сухой.

– Поклонение! – охотно прокричал Вадимыч.

– Что вы орете?

– А вы не слышите?

– Что?

– А! – ВВ снова вскрикнул.

– “А, а, а…” – ответило эхо.

– Попробуйте, – предложил он.

Саша хлопнул в ладони.

– Громче! Топните! Ну? Слышите, какое эхо?

ВВ обвел руками потолок:

– Калигула пользовался этим изобретением. Свод незаметный, но слышно все, о чем говорят на другом конце стола. Некоторые прямо с пиршества отправлялись к животным. Из-за стола на стол, можно сказать. Вы не были?

– Где?

– Вот где подлинная история человечества. Музей пыток! Это вам не деревяшки Леонардо, тут настоящий простор для творческой фантазии.

ВВ вытащил лист:

– Я даже зарисовал одну штуковину. Вот, смотрите. Здесь зажимают, а сюда клинья. Вы не поверите, что происходит. Никогда не догадаетесь. Ноги распухают, а кровь идет из пальцев. Дальше, если устройство с шипами, сходят ногти. Да, да, именно в такой последовательности. Когда вытекает жир, человек обычно теряет сознание. Ну, ему дают понюхать какой-то соли, иначе какой смысл? А суставы и кости дробятся только под занавес…

– Слушайте, зачем такие подробности? – не выдержал Саша. – Мы за столом.

– А город, – ВВ пожал плечами. – Такой.

– Какой?

– И ублажать, и истязать. В этом они достигли высот потрясающих, просто выдающихся. Сепсис или болевой шок? Остановка сердца? Когда сдирают кожу, например? А когда сжигают? Лопаются или вытекают? Медицина не успевала за палачами. Вы кошек в детстве мучили?

Он покатил в сторону Саши персик.

– Но зачем? – Саша поднес его к губам. – Что это дает?

Мякоть была приторной и сочной.

– Дух, – ответил ВВ.

Он сказал это шепотом и пошевелил бровями.

– Истязая плоть, получали дух. Соорудили машину по его извлечению. Это, между прочим, и погубило Рим – новообращенных-то были тысячи. Я не говорю про отдельные случаи, распинать вверх ногами было меньшим из изысков. Зрителю все время требовалось что-то особенное. Но если Бог есть дух, то Рим…

– Позвольте тогда и мне, – Саша перебил его. – Метод, распространенный в наших палестинах.

Он придвинул к себе лист бумаги и взял карандаш:

– Если сделать наконечник округлым и смазать жиром, – Саша нарисовал длинный шест… – то он раздвинет внутренности и выйдет примерно между ключицей и лопаткой. При этом человек жив, сердце его бьется. Казнь тяжестью собственного веса, и медленная.

– Есть время подумать о душе, – заметил ВВ.

Он прошелся взглядом по углам, как будто хотел перекреститься.

– Посмотрим? – напомнил Саша. – Все-таки две границы, три государства. Про то, что случилось с Фришем, и не говорю.

– Сейчас, только огонь, – согласился он.

– Огонь?

– Это художественные мастерские, – напомнил он. – По технике безопасности тут запрещен газ.

– Что за дикая мысль, огонь в жару.

– Подвалы времен Тертуллиана, – он постучал ногой по плитке. – Кирпич мокрый, а мне надо сушить картины. Город на болотах. Пётр и Пётр. Спичек не найдется?

ВВ снял со стены металлический щит, под которым открылась топка, и бросил несколько поленьев на решетку. Смял и сунул газету, щелкнул зажигалкой.

Огонь быстро разгорелся, полетели искры.

– Крест хорошо и кол хорошо… – он пристально смотрел на пламя. – Но все-таки настоящее очищение – это огонь. Во время сожжения читалась даже специальная молитва. Напутственная. Вот вы сказали про марки…

Он неожиданно взял другую тему.

– Я собирал в детстве… – откликнулся Саша.

ВВ потер руки:

– Да! – воскликнул он. – Я тоже. У нас в городке был киоск, там работала женщина. Я ее хорошо помню – в таких специальных перчатках без пальцев. Вот вы – что собирали?

– Космос и спорт, – ответил Саша.

– Фи, спорт.

– А вы искусство, конечно?

– Рембрандт на деньги от школьных обедов.

За разговором ВВ как бы между делом открыл тубус.

– Ждешь на морозе, – продолжал он, – пока тетка эта в перчатках распаковывает коробки…

Папиросная бумага упала на пол, ВВ поднял ее и бросил в огонь.

– …а потом оказывается, что искусство не завезли.

– А где старик? – вырвалось у Саши.

– Вы открывали, что ли?

– Нет, но Фриш…

Саша смутился.

– Если я ничего не путаю, тут должны быть…

ВВ наконец развернул холст полностью и прижал его углы стаканами. Саша встал из-за стола и взглянул на картину. На ней были изображены мальчик и девочка, по колено стоявшие в море. Мальчик стоял вполоборота и тянул игрушечный парусник, а девочка смотрела прямо на зрителя, то есть на того, кто окликнул ее с берега. Собственно, Саша и был этим зрителем. Одной рукой девочка держала зонтик от солнца, а другой – юбку. Под оборками розовели голые коленки. В рифму к игрушечному паруснику художник изобразил на горизонте настоящий корабль. Это была акварель, сквозь краску проступал даже карандашный контур. А вторая работа совпадала с той, которую он видел, это была шелкография.