Морозини, слегка придерживая, повел ее по коридору. Увидев их, подбежал проводник:

– Что случилось? Мадемуазель больна?

– Нет, но у вас чуть не произошел несчастный случай! Принесите мне немного коньяку! Я отведу девушку в свое купе...

– Я предупрежу ее горничную. Она в соседнем вагоне...

– Нет... нет... ради Бога!.. – простонала девушка. – Я... я не хочу видеть ее!

Крайне осторожно, будто Анелька была из фарфора, Альдо усадил ее на кушетку и намочил салфетку, чтобы освежить ей лицо, затем заставил выпить немного душистого коньяку, который принес проводник с быстротой, заслуживающей похвалы. Девушка позволяла ухаживать за собой, как ребенок, долго бродивший в холодной тьме и вдруг обретший теплое и светлое убежище. Она выглядела необыкновенно трогательно и была не менее красива, чем обычно, ибо преимущество ранней молодости как раз и состоит в том, что слезы не портят плачущего лица. Наконец Анелька издала глубокий вздох.

– Вы, должно быть, принимаете меня за сумасшедшую? – произнесла она.

– Не совсем. Скорее за несчастную девушку... Вас по-прежнему терзает воспоминание о том юноше?

– Конечно... Если бы вы знали, что никогда больше не увидите ту, которую любите, разве не впали бы в отчаяние?

– Может быть, именно потому, что когда-то я пережил нечто подобное, могу сказать вам: от этого не умирают. Даже во время войны!

– Вы – мужчина, а я – женщина, это большая разница. Убеждена, что Ладислав не испытывает ни малейшего желания покончить с собой. У него есть «дело»...

– И что это за дело такое? Нигилизм, большевизм?..

– Нечто подобное. Я в этом не разбираюсь. Знаю только, что он презирает людей знатных или богатых и хочет равенства для всех...

– И его образ жизни вас не привлекал? Потому вы и отказались последовать за Ладиславом?..

Огромные золотистые глаза взглянули на Морозини с восхищением и опаской.

– Откуда вы это знаете? В Вилануве мы говорили по-польски...

– Разумеется, но пантомима была чрезвычайно выразительной, и я не могу вас осуждать: вы не созданы для жизни крота.

– Вы ничего в этом не понимаете! – воскликнула она с прежней агрессивностью. – Жизнь в бедности не пугала меня. Когда любишь, надо уметь быть счастливым и в мансарде. Я не согласилась последовать за ним только потому, что поняла: если уеду и буду жить с ним, то подвергну его опасности... Дайте мне еще немного коньяку, пожалуйста, я... я так замерзла!

Альдо тут же подал ей бокал, затем, сняв с вешалки свою шубу, набросил ее на плечи девушке.

– Так лучше? – спросил он.

Она поблагодарила его чуть дрожащей улыбкой, и Альдо окончательно растаял, настолько ее губки были свежи, нежны, застенчивы и прелестны...

– Намного лучше, спасибо. У вас определенно есть склонность вмешиваться в то, что вас не касается, но все же вы очень любезны...

– Приятно слышать. Добавлю только: я ничуть не жалею, что дважды вмешался в вашу жизнь, и готов сделать это снова. Но вернемся к вашему другу: почему вы говорите, что, уехав с ним, вы подвергли бы его опасности?

Не изменяя свойственной, видно, ей привычке отвечать вопросом на вопрос, Анелька спросила:

– Что вы думаете о моем отце?

– Вы ставите меня в затруднительное положение. Что могу я думать о человеке, которого встретил впервые? У него важный вид, безупречные манеры, он чрезвычайно учтив. К тому же умен, образован... очень хорошо разбирается в международной политике. Может быть, не очень легок в общении? – добавил Альдо, вспомнив каменное лицо и холодный взгляд графа, сверкающий из-под монокля, а также надменное поведение, роднившее его скорее с прусским офицером, нежели с польскими дворянами, природная элегантность которых зачастую отдавала романтизмом.

– Это слабо сказано. Он страшный человек, с ним лучше не вступать в борьбу. Если бы я последовала за Ладиславом, он нашел бы нас и... я больше никогда не увидела бы того, кого люблю. По крайней мере, в этой жизни...

– Вы хотите сказать, что он убил бы его?

– Не колеблясь... и меня тоже, если бы убедился, что я больше не девственница!..

– Он бы вас... ваш родной отец? – воскликнул ошарашенный Альдо. – Неужели он не любит вас?

– Любит. По-своему. Он гордится мной, потому что я очень красива, и считает, что я – лучший способ восстановить состояние, которое уже не то, что прежде. Зачем, по-вашему, мы едем в Париж?

– Помимо посещения японской выставки, не имею представления.

– Выдавать меня замуж. Я больше не вернусь в Польшу... по крайней мере, под именем Анельки Солманской. Мне придется выйти замуж за самого богатого человека в Европе. Теперь вы понимаете, почему я хотела умереть... и по-прежнему хочу этого?

– Ну вот мы и вернулись к исходной точке! – вздохнул Морозини. – Вы предпочитаете упорствовать в своем безрассудстве? Впереди у вас целая жизнь, и она может быть такой же красивой, как вы сами. Возможно, не сейчас, но позднее!

– Во всяком случае, не в нынешних обстоятельствах.

– Вы в этом убеждены, потому что ваша душа и сердце полны любви к одному Ладиславу, но уверены ли вы, что никогда не полюбите человека, за которого вас выдают?

– На этот вопрос я не могу ответить, поскольку незнакома с ним.

– Но он, безусловно, знает вас так или иначе и, должно быть, желает сделать вас счастливой?

– Не думаю, что он видел меня где-то, помимо фотографии. Я его интересую потому, что в качестве приданого приношу ему семейную драгоценность, о которой он давно мечтает. Тем не менее я ему, кажется, нравлюсь...

– Что это еще за история? – вздохнул оторопевший Морозини. – Такую девушку берут в жены из-за приданого? Не могу поверить, что вас осмелились предложить в качестве... премии покупателю? Это было бы чудовищно.

Став вдруг абсолютно спокойной, Анелька погрузила свой лучистый взгляд в глаза собеседника и допила коньяк. На ее губах заиграла презрительная улыбка.

– И все же так оно и есть. Этот... финансист предлагал огромную цену за драгоценность; но мой отец сказал ему, что вещь ему не принадлежит и по завещанию моей матери я ни в коем случае не должна с ней расставаться. Решение пришло само собой, он сказал: «Я женюсь» – и женится на мне. Что поделаешь, он, видно, страстный коллекционер. Вы не знаете, что это за болезнь... а в том, что так оно и есть, нет никаких сомнений.

– Я могу это понять, потому что страдаю тем же недугом... но не до такой же степени! И ваш отец согласился?

– Разумеется! Он зарится на богатство моего будущего супруга, а по брачному контракту значительная его часть перепадет мне... не считая наследства: этот человек намного старше меня. Ему... чуть ли не столько лет, сколько вам! Может быть, даже больше: я думаю, лет пятьдесят...