– Оставьте в покое мой возраст! – пробурчал Морозини; его не столько раздосадовало, сколько развеселило ее замечание. Очевидно, в глазах этой девчушки человек с чуть посеребренными висками выглядел патриархом. – И что вы намерены теперь предпринять? Броситься в Сену, когда приедете в Париж? Или под колеса поезда в метро?

– Какой ужас!

– Вы находите? А что, по-вашему, произошло бы, если бы вам удалось открыть дверцу вагона? Результат оказался бы точно таким же: вас могло затянуть под колеса... или вы стали бы калекой! Самоубийство – это искусство, моя дорогая, если после него хочется выглядеть терпимо...

– Замолчите!..

Она так побледнела, что Морозини подумал, не позвать ли ему проводника, чтобы заказать новую порцию алкоголя, но Анелька не оставила ему времени сделать это.

– Не могли бы вы помочь мне? – вдруг спросила она. – Дважды вы помешали осуществить мое намерение, отсюда я делаю вывод, что не совсем безразлична вам. В таком случае, вы, должно быть, готовы прийти мне на помощь?

– Конечно, я хочу вам помочь. Если, конечно, это в моей власти...

– Уже колеблетесь?

– Дело не в этом; если у вас есть предложение, изложите его, и мы все обсудим.

– В котором часу поезд прибывает в Берлин?

– Около четырех утра, кажется. Почему вы об этом спрашиваете?

– Потому что это мой единственный шанс. В это время в поезде все будут спать...

– Кроме проводника, пассажиров, которые будут выходить, и тех, что садятся, – заметил Морозини, которого начинал беспокоить поворот в разговоре.

– Простая и легко осуществимая идея: вы поможете мне выйти из вагона, и мы вместе исчезнем в ночи...

– Вы хотите, чтобы...

– Чтобы мы убежали вместе, вы и я. Это безрассудство, понимаю, но разве я его не стою? Вы даже могли бы жениться на мне, если бы захотели.

Альдо был потрясен, но воображение уже рисовало перед ним целую серию прелестных картин: они вдвоем мчатся на автомобиле в сторону Праги, чтобы успеть на поезд, который увезет их в Вену, затем в Венецию, где она станет принадлежать ему... Какой очаровательной герцогиней стала бы Анелька! Старый дворец весь засветился бы при появлении этой блондинки... Только подобное романтическое будущее больше похоже на сон, чем на реальность, но неизбежно наступает момент, когда грезы рассеиваются и происходит падение, и оно тем болезненнее, чем выше воспаряешь. Анелька, без сомнения, оказалась самым соблазнительным искушением из всех, что выпали на долю Морозини за долгое время. Ее образ позволил ему бороться на равных с Дианорой, но другая картина заслонила вдруг восхитительное лицо девушки: фигура лежащего в луже крови маленького человека, одетого в черное, того, у кого больше не было лица, а затем в ушах Альдо прозвучал глухой и умоляющий голос, до сих пор никогда не обращавшийся к нему с такими словами: «Теперь у меня остались только вы. Не бросайте моего дела!»

Что-то подсказывало Морозини, что, сбежав с девушкой, он повернется спиной к человеку из гетто и, возможно, лишится возможности когда-нибудь разоблачить убийцу матери. Любил ли он Анельку настолько, чтобы решиться на это?.. Да и любил ли вообще? Девушка нравилась ему, притягивала к себе, возбуждала желание, но, как она сказала, время романтической любви для него прошло...

Молчание Морозини встревожило девушку, теряющую терпение.

– И это все, что вы можете сказать?

– Согласитесь, что подобное предложение следует обдумать. Сколько вам лет, Анелька?

– Возраст несчастья... Мне девятнадцать!

– Именно этого я и боялся. Знаете ли вы, что произошло бы, если бы я позволил себе похитить вас? Ваш отец получил бы право отдать меня под суд в любой стране Европы за подстрекательство к распутству и развращение несовершеннолетней.

– О, он поступил бы значительно хуже: вполне бы мог всадить вам пулю в лоб...

– Если только я не помешал бы этому, уложив его первым, что поставило бы нас в самую трагическую ситуацию корнелевского размаха...

– Но, если вы меня любите, какое это имеет значение!

Неописуемая беззаботность молодости! Альдо вдруг почувствовал себя совсем старым.

– Разве я говорил, что люблю вас? – спросил он чрезвычайно мягко. – Если бы я признался, какие чувства вы пробуждаете во мне, вы бы... были очень шокированы! Но вернемся на грешную землю, если вам угодно, и попытаемся проанализировать положение более трезво...

– Вы не хотите выйти со мной в Берлине?

– Это было бы самой чудовищной глупостью из всех, что мы могли бы совершить. Германия теперь – наименее романтичная страна в мире...

– Тогда я сойду с поезда одна! – насупившись, заявила девушка.

– Не говорите глупостей! В данный момент единственно умным поступком для вас будет возвращение в ваше купе, где вы сможете отдохнуть несколько часов. Мне же необходимо подумать. Возможно, в Париже я смогу вам помочь, тогда как в Германии не ручаюсь даже за самого себя.

– Прекрасно! Теперь я знаю, что мне делать…

Она вскочила, сердито отбросила шубу и бросилась к двери. Он поймал ее на лету и в очередной раз остановил, прижав к себе:

– Прекратите вести себя как ребенок и знайте, что полюбить вас легко... может быть, слишком легко, и чем больше я узнаю вас, тем невыносимее становится для меня ваш предстоящий брак...

– Могу ли я верить вам?

– А этому вы поверите?

И Морозини с такой неистовой страстью поцеловал ее, что даже сам был поражен. Ощущение было такое, будто Альдо припал к свежему источнику после долгого пути под солнцем или уткнулся лицом в букет цветов... После короткого сопротивления Анелька обмякла, с тихим счастливым вздохом позволив своему молодому телу прижаться к телу Морозини. И именно это спасло ее от того, что с ней обошлись бы как с любой девицей в захваченном штурмом городе, бросив на ложе. В мозгу Альдо сработал сигнал тревоги – он отстранил девушку.

– Как я и говорил, – зашептал он с улыбкой, окончательно обезоружившей девушку, – полюбить вас – самая естественная вещь на свете! А теперь идите спать и пообещайте мне, что мы встретимся завтра!.. Ну же! Обещаете?

– Клянусь вам!

На этот раз она сама коснулась своими губами губ Альдо, рука которого нащупывала задвижку, чтобы открыть дверь. Но, переступив порог, Анелька нос к носу столкнулась с отцом. Издав слабый крик, она уже хотела захлопнуть дверь, но Солманский успел войти.

Можно было бы ожидать взрыва гнева: ничего подобного не произошло. Отец лишь смерил взглядом дочь, дрожавшую, как лист на ветру, и приказал:

– Возвращайся к себе и ни шагу из купе! Ванда ждет там, ей приказано не оставлять тебя ни днем, ни ночью!