Яся вдруг теряет терпение.

— Слушай, нахер ты тогда вообще нужен? — спрашивает она, отставляя свое нетронутое пиво. — В чем твоя роль? В системе? И по жизни? Прокурору подпевать?

Костик хмурит брови и становится серьезен.

— Ну, я скажу. Ты ж только не трепани нигде. Ты ж это… типа… журналистка, да?

— Я — безработная, — поправляет Яся.

— Ну вот смотри. Строго между нами. Роль адвоката в этом новом раскладе состоит в том, чтобы потерпевший мог договориться о передаче компенсации до момента вынесения приговора. Пока его окончательно не оформили на пятёху или в десярь. Маринуют его, допустим, в СИЗО КГБ, а там режим представляешь какой. И ему нужно сообщить истцу, что он поумнел. Передать, что был неправ и готов нести. Кэшем или со счета. Ну вот, тут появляюсь я. Некоторые процент берут с передаваемых или перечисляемых сумм, я работаю исключительно гонораром. Денег меньше, но зато все в рамках закона.

Видно, что он действительно считает схему полностью законной и глубоко справедливой.

Яся молчит. Не то чтобы она сильно надеялась, что штраф удастся снизить. Просто ей казалось, что встреча с человеком из системы намекнет на существование в стене правосудия каких-то потайных желобков или щелочек, через которые можно протиснуться. Адвокат Костя же, напротив, забетонировал эту стену тремя метрами армированного цемента, пустив по ней провода под напряжением и выстроив пулеметные вышки с прожекторами.

Приняв ее молчание за согласие с ситуацией, Костя дает ей совет, о котором она не просила:

— Вот что скажу, Янка. Дуй ты в Москву. Все отказники так делают. Тут ты с исполнительным листом из суда все равно никуда не воткнешься. Ну, то есть вообще никак! Как только документы до кадровика на новом месте работы дойдут, он — на измену и по статье на выход. Доколебку ведь всегда найти можно. Тут любой осужденный, что по гражданке, что по уголовке, — человек с черной меткой. А в Москве всем плевать. Там и трудовые скоро отменят, если еще не отменили. Да и зарплаты больше. Легче будет ущерб выплатить. Положат тебе два косаря. Будешь половину откладывать, через полтора года — свободна!

Яся думает о том, что ей нужен адвокат очень редкого толка. Ей не поможет человек, умеющий передавать взятки от находящегося под стражей подозреваемого подавшему в суд истцу. Ее мог бы спасти тот, что способен шепнуть пару слов ответчице в прошлом от ответчицы в настоящем.

* * *

Город страшно переливается новогодними гирляндами. Синий, розовый, зеленый с красным, белый, желтый, много желтого. Они — специальные светофоры для инопланетян, сигнализирующие о том, что вторжение готово, и указывающие направления оптимального разворачивания атаки. Над проспектами образовались световые трассы, все это вспыхивает, движется и переливается. Инопланетяне не прилетают. И уж который год.

Под фонарями, напротив, жизни почти нет: выпавший снег смыло серым дождем, люди прячутся от затопившей город темноты по квартирам, переживают праздники, страдают от похмелья. Яся видит их жизнь через окна домов, мимо которых проходят ее маршруты: комнаты, освещенные телевизорами, одинаковые елки с одинаковыми шариками, тьма и блеск фужеров на неубранных столах. Она не жалеет о том, что у нее нет Нового года. Она жалеет о том, что у нее нет теплой обуви.

В маршрутке на Тарасово появилась китайская диодная гирлянда. От двери меньше дуть при этом не стало.

Пройдя кинотеатр «Москва», она видит за витриной невозможное: крону сказочного дерева, сработанного из брабантского разноцветного стекла в изящную эпоху art nouveau. Маленькие детали, например то, с каким тщанием решены лица у фей, сидящих на ветвях, выдают вещь скорей из музея, чем с немецкого блошиного рынка. Внизу — этикетка, но прочитать ее можно только изнутри. Яся ищет объяснение тому, что ее личная вещь оказалась в гулком полутемном интерьере, угадывающемся за стеклом, и видит лишь табличку у входа, красные буквы на белом фоне: «ООО Спецмаркет». Выше — загадочная вывеска: «Товары белорусского и зарубежного производства», то есть тут торгуют вообще всем, ибо иных товаров, кроме исчерпывающе описанных этой фразой, не существует. Она заходит в этот магазин всего и видит висящий на стенке водолазный костюм, видит под ним подводное ружье с набором гарпунов — так, будто, перед тем, как быть выловленным и вывешенным, костюм изо всех сил отстреливался. Рядом она видит тяжелый телескоп, через который можно, кажется, не только рассматривать другие галактики, но и управлять оными. Видит допотопный ноутбук, видит чучело аиста, видит пятьдесят зарядных устройств для разных телефонов, соломенного коня, масляный пейзаж девятнадцатого века, стилизация под Куинджи, но не Куинджи. Набор косметики для рук, три оправы для очков, одна из них — золотая. Она смотрит на это все и не может понять, что объединяет эти вещи, и маленькое объявление у кассы помогает ей: «Торговля товарами, обращенными в доход Республики Беларусь. Весь ассортимент — без гарантии, обмену и возврату не подлежат». Тут есть набор ванн, акриловых и чугунных. Тут есть бонсай, уже слегка подвявший из-за недостатка света и ухода. Тут есть подарочный рейсфедер, пять одинаковых автомагнитол, туфли рыжего цвета из верблюжьей кожи сорок шестого размера, запонки с бриллиантами и гранатовый браслет. Тут есть все, до чего дотянулась рука правосудия, что было изъято на границе в связи с ненадлежащим оформлением документов, как сообщает нам специальное уведомление на бансае и на аисте, или отторгнутое для выплаты компенсации морального вреда, как значится рядом с телескопом, владелец которого кого-то явно мощно морально уел. Или — изъятое для погашения нанесенного государству ущерба. Наш случай.

Это выставка человеческого горя, за каждым предметом — трагедия, банкротство и слезы. Часто — тюрьма. Между рядами с витринами ходят люди, их немного, но они есть. На лицах — ни тени особенного желания поживиться, обычный интерес шоперов. Тут — дешевле. Их можно понять. Наверное. «Смотри, какая мыльница», — златозубо улыбаясь говорит своему спутнику надутая изнутри воздухом тетя. Она вся переливается при ходьбе, как Michelin man. Мыльница сделана из янтаря, в центре — застывшая ящерица. Всего триста долларов.

Яся долго блуждает по магазину, обходя приведший ее сюда предмет по большому кругу и все не решаясь приблизиться и даже посмотреть в его сторону. Ведь может быть так, что его оценили недорого. У нее еще есть сбережения, целых триста долларов, ведь это немало для какого-то ночничка. Она подходит к витрине и всматривается в этикетку.

«Устройство ночного света. Стекло. Латунь. Произв. Бельгия», — написано на бумажке от руки. И рядом цена. Требуется усилие, чтобы считать нули в правильном количестве: «12 000 000 руб.». Двенадцать миллионов. В десять раз меньше, чем ее вина перед государством. В пять раз больше, чем есть у Яси.

Она ходит в магазин каждый день. Товар иногда уценивают. Товар ведь иногда уценивают. В два, в три раза. В ее снах ночник накрывает ее кровать узором разноцветных пятнышек. На вторую неделю мамина лампа из витрины пропадает. «Купил кто-то утром», — равнодушно сообщает продавщица. Видно, что она привыкла к таким горячечным вопросам и отчаянию в глазах бывших владельцев. И слезами ее не проймешь. Купил кто-то утром. Все. Весь разговор. У нас обед с тринадцати до четырнадцати.