– Вос-с-ск! Кто-то залил рас-сплавленный вос-с-ск в с-скважину, а потом вытащил с-слепок и узнал, какой ключ подойдет! Значит, меня обманул тот, кто мне с-с-служит. Вот какова Ложь. Она с-с-сорняк, чьи с-семена заносит даже в с-самое с-святое мес-сто…

Богомол выпустил ключ из лап, и он с лязгом упал на пол.

На мгновение повисла мертвая тишина.

И вдруг – резкое движение хитиновых лап и громкий, душераздирающий крик. Лишенный языка хризалида забился, раскинув руки в стороны.

Богомол же протянул уродливую бледную лапу к часам. Откинул золотую крышку. На кучу из глаз упал окровавленный белый шарик…

Хризалида упал на колени, прижав к лицу руки, и сквозь его пальцы по щекам и подбородку стекали алые ручейки.

Богомол снова протянул лапы к слуге.

– НЕ-Е-Е-Е-ЕТ! – закричал Франц. – Нет! Пожалуйста! Не на-а-адо!

Он не мог этого выносить. Не мог. Ему казалось, эта ужасная, раздирающая сердце боль хризалиды – это его боль. Он рванулся к Богомолу, но Филипп неожиданно крепко обхватил брата холодными руками.

– Пощадите! Прошу вас! Не делайте этого!

Франц уже жалел, что согласился и открыл печать. Может, если бы он выбрал правду, Богомол отпустил бы стражника…

Но как же тогда они вернутся домой?!

– Пощадите! – взмолился мальчик. – Прошу вас! Он не виноват! Не виноват!

– Нет, дитя, – сухо ответил Богомол, опять протягивая лапы к несчастному хризалиде. – Нет.

И вновь – крик.

Истошный, безумный.

– За ложь каждый рас-сплачивается с-сам. С-с-сам! И запомни, личинка, прежде чем с-станешь имаго, запомни хорошенько: нет ничего хуже лжи с-самому с-себе. Именно за это расплачивается мой с-слуга. Не я виноват в его горе. А он с-сам. С-самообман, маленький лжец-с, ведет тебя в черную бездну!

Франциска окружала плотная, непроницаемая чернота. Чернее ночи.

Чернее самого темного подвала.

Чернее зрачков, которые когда-то были у голубоглазого хризалиды.

Франц моргнул. И еще раз. Ничего не изменилось, и он засомневался, действительно ли моргал? Не было ни единого проблеска света.

Вдруг он понял, что попался. Это ловушка.

Он тяжело, шумно задышал. Попытался успокоиться, говоря себе разумные, хорошие слова, которые обычно произносил в таких ситуациях. Не помогло. Дышалось тяжелее с каждой минутой. Скоро и вовсе нельзя будет сделать ни вдоха.

«Темнота уйдет! – в отчаянии крикнул про себя Франц. – У меня все получится!»

Но не получалось.

Чтобы придать какую-то форму темноте, мальчик принялся ощупывать себя: вот его ноги, на ботинках что-то мокрое, скользкое. Грязь. Кажется, листья. Он провел пальцами выше, ощущая полосы на вельветовой ткани штанов, потрогал живот. Грудь поднималась и опускалась. Он дышит. Все хорошо. Дальше – шея и лицо. Кожа холодная, липкая. Вот подбородок, щеки, нос…

Когда пальцы коснулись глаз, Франц замер.

Он попытался нащупать глазные яблоки, но ощущал только запавшие веки и тонкую кожу на дне глазниц.

Сердце пропустило удар. Затем вздрогнуло и забилось так быстро, что Франц начал задыхаться. Он понял, что слеп.

«Это видение, просто видение! Это неправда! Это просто ловушка и где-то должен быть выход!»

Франц упал на четвереньки и пополз вперед, шаря по полу руками. Наконец он больно стукнулся лбом обо что-то деревянное. Это оказалась дверь. Мальчик нащупал ручку и дернул за нее.

«Выпустите меня! Выпустите!»

Франц бился в дверь так, что она дрожала. Но не поддавалась.

«Филипп! Филипп! – задыхаясь, в изнеможении позвал он. – Филипп!»

Но брат не пришел.

Вокруг была лишь темнота.

И в ней он был один.

Один.

С громким хрипом Франц заколотил по земле ногами и руками. Открыл глаза и замер. Оказалось, он лежал на мягкой подстилке из листьев, укрытый пледом, и все видел. Вокруг покачивались Цветы Лжи и колоски лесных трав. В просвет между ветвей заглядывала огромная луна. Деревья над головой изгибались и сплетались черными ветвями, по которым перебегали огромные черные белки и скользили тени.

Приподнявшись на локте, Франц увидел в паре шагов от себя брата. Филипп спал, тоже закутавшись в плед. Его плечи слабо поднимались и опускались в такт дыханию.

Откашлявшись, Франциск отбросил плед и, пошатываясь, встал на ноги. Щеки были мокрые от слез, его вело из стороны в сторону. Пальцы саднило. Мальчик поднял руки к лицу: под ногти забилась грязь. Видимо, он царапал землю во сне, пытаясь выбраться из несуществующей ловушки.

Это был кошмар.

Ужасной двери нет.

А вот глаза у него есть.

По-прежнему лихорадило. Нужно что-то сделать, иначе приступ вернется. Дрожа всем телом, Франциск кинулся к краю поляны, где на стволе поваленного дерева сидел Калике. Монстр смотрел в темноту леса, подперев рогатую голову рукой.

Возможно, бывший Ветер Полуночи теперь единственный, к кому может пойти Франциск. Услышав шаги за спиной, Калике повернул голову, и серебряные бубенцы в бороде плаксиво тенькнули. Увидев лицо мальчика, монстр даже привстал.

– Калике!

Франциск, лишенный любви брата, чувствовал, что лишь один Калике может дать ему то, в чем он так нуждался.

И монстр распахнул гигантские объятия.

Мальчик бросился к ветру и уткнулся лицом в длинную шелковистую шерсть. Прижался к теплому, мохнатому телу.

– Франциск…

Францу было слишком одиноко в это мгновение.

Он бы никогда не позволил себе плакать при незнакомце, но сейчас… Ему была нужна хоть капля любви. Человечности.

Добра. В этом мире жестокости, боли и страха он искал защиты.

У кого бы то ни было.

Даже у монстра.

Ведь это же Калике.

Его объятие было таким теплым, таким понимающим…

Калике присел на бревно, и Франц спрятал лицо на широкой груди, обросшей длинной волнистой шерстью. Он глотал слезы, пытаясь остановить их, но не мог.

Калике наклонил голову. На миг лунный свет померк, заслоненный гигантскими рогами.

– Плачь, – выдохнул он.