Аткинсон подробно рассказал про одного такого пациента, который похудел почти на полцентнера без помощи лекарств, а потом за счет одной только силы воли отчаянно пытался закрепить полученный результат. Раньше, проезжая мимо кондитерской, этот человек, по его собственным воспоминаниям, частенько заходил внутрь, покупал дюжину пончиков, а затем съедал их все в один присест. Похудев, этот мужчина, оказываясь рядом с той самой кондитерской, принимался лихорадочно бубнить себе под нос: «Иди мимо, иди мимо». Обычно ему удавалось удержаться, и он действительно проходил мимо, однако это требовало от него нечеловеческих усилий.

Все изменилось, когда он начал принимать «Фен-Фен». Его мысли перестали концентрироваться на пончиках. Он больше не испытывал постоянное чувство голода. Пропало непреодолимое желание есть.

С больными ожирением пациентами Центра похудения Наджаряна в Лос-Осос, которых лечили «Фен-Феном», была похожая история. «Они покупали гораздо меньше еды во время походов в супермаркет и реже всякую вредную дрянь, – сказал основатель и директор центра Томас Наджарян. – Они больше не думали о еде днями напролет [6]. Они больше не были во власти еды. «Фен-Фен» уменьшал получаемое от еды удовольствие».

Луис Аронн из медицинского колледжа Корнельского университета вторит своим коллегам.

– Какое клиническое влияние оказывал «Фен-Фен» на пациентов? – спросил я. – Что они вам говорили?

– Они чувствовали себя нормально, – объяснил Аронн. – Их отношения с едой пришли в норму. Они говорили вещи вроде «прямо передо мной лежит еда, но мне не хочется ее есть. Раньше одним только своим видом еда просто сводила меня с ума, однако теперь этому пришел конец» [7].

Еще одну похожую историю рассказал Майкл Вейнтрауб с факультета медицины и стоматологии Рочестерского университета [8]. До назначения пациентам с ожирением «Фен-Фена» они говорили ему: «За завтраком я думаю о том пончике, что съем в десять утра, а когда ем этот пончик, то все мои мысли поглощены предстоящим обедом и десертом после него». Фентермин и фенфлурамин, как говорит Вейнтрауб, «не оставили от таких мыслей и камня на камне».

Итак, все врачи сходились в одном: «Фен-Фен» менял не только пищевое поведение их пациентов, но и сам характер восприятия ими еды. Они наконец-то получали от нее удовлетворение и чувствовали контроль над ситуацией. Эти препараты своим совместным действием мешали еде влиять на нервные контуры мозга, связанные с системой вознаграждения.

Я начал разрабатывать всеобщую теорию, касающуюся употребления пищи ради удовольствия: постоянный доступ к еде с завышенной вкусовой привлекательностью меняет наш мозг, побуждая нас стремиться к получению непрерывной стимуляции [1]. Со временем сильная тяга к различным сочетаниям сахара, жира и соли вступает в борьбу с нашей способностью осознанно от такой еды отказаться. Поведение, которое становится результатом такого воздействия еды на мозг, я назвал условно-рефлекторным перееданием. Это действительно самый что ни на есть условный рефлекс, потому что переедание становится автоматической реакцией на неограниченный доступ к еде и воздействие связанных с ней стимулов.

Механизмы переедания такие же, как и у других болезней, связанных с работой системы вознаграждений головного мозга, например игровой и наркотической зависимости. Такие расстройства характеризуются значительно повышенной восприимчивостью к сенсорным стимулам и обычно приводят к потере контроля над собой. Чтобы научиться лечить людей от условно-рефлекторного переедания, необходимо сначала понять характерные особенности связанного с ним поведения.

Почему переедание обходит контрольно-исполнительные функции здорового человеческого мозга, которые должны помогать нам отказываться от еды с высокой вкусовой привлекательностью? Почему возникает настолько мощное возбуждение?

Контрольно-исполнительным функциям мозга мешают три очень влиятельные и взаимосвязанные движущие силы: стимулы, эффект запала и эмоции. Эти триггеры усиливают привлекательность еды, и именно из-за них многие люди оказываются бессильны перед ее влиянием.

Мы уже знаем: когда какому-то стимулу удается завладеть нашим вниманием, он способен мотивировать нас к действию. Когда мы оказываемся в возбуждении от предвкушения вознаграждения, мы стремимся испытать облегчение, меняющее наши ощущения.

Когда я возвращаюсь домой из спортзала, то проезжаю мимо ресторанчика популярной на западе США сети In-N-Out Burger. Приближаясь к ресторану, я ожидаю его увидеть и тут же начинаю думать о прекрасном вкусе гамбургеров с картошкой фри. Возбудившись от мысли, но не решаясь на активные действия, я начинаю молчаливый спор с самим собой.

Да, сегодня я туда загляну. Нет, мне не стоит этого делать. Да, нет, да, нет. Из-за своей нерешительности я больше ни о чем не могу думать. Возникает некий дискомфорт, рожденная моим же сознанием тревога. Если я зайду в ресторан, то сниму возбуждение и успокоюсь. На какое-то время дискомфорт удастся устранить.

Проблема в том, что в игру тут же включаются другие силы. Если я буду достаточно часто забегать в это заведение, то моя реакция станет автоматической, войдет в привычку, и тогда любые попытки подавить ее будут только еще больше усиливать влияние на меня этого стимула.

Чувство ожидания является тем самым стимулом, который манит меня в In-N-Out Burger, однако это далеко не единственный провокатор. Стимулы способны обретать над нами могущественную власть даже тогда, когда мы не отдаем себе в них отчета. Мы можем внезапно начать думать о сэндвиче с яйцом и беконом или своем любимом пончике, даже не осознавая, что наше желание было спровоцировано увиденным объявлением, воспоминанием или каким-то местом. «Мы отдаем себе отчет о возникающей мысли, однако далеко не всегда понимаем, чем она вызвана», – говорит Дэвид Кавана, профессор клинической психологии Кливлендского университета в Австралии.

Каким бы ни был изначальный триггер, мысли начинают наслаиваться друг на друга [2].

Одновременно с этим могут рождаться и мысли о том, что этот пончик будет лишним, что его не стоит покупать.

«Все эти мысли загромождают сознание, – говорит Кавана. – Когда люди пытаются взять в себя в руки, одновременно борясь с желанием, мозг перегружается».

Становится сложно отличить тягу к вкусной еде от противоречивых мыслей, связанных с ее приобретением. «Когда человек думает об этой еде, мысленно сближаясь с ней, то усиливается эмоциональная составляющая этой тяги, – говорит Кавана. – Процесс планирования собственной реакции и сама тяга становятся очень друг на друга похожи».

– Мысли нарастают, подобно снежному кому? – спросил я.

– Образ обрастает деталями. Человек мысленно представляет себе запах, размер, вкус. Чем подробнее становится мысленный образ, тем сильнее к нему тянет.