— Солнышко, если тебя что-то беспокоит и хочется о чем-то мне рассказать, я готова подставить тебе плечо… Даже если захочешь обменять информацию на подарочек, я согласна.

— Мам, ты невыносима. Ну да, я знаю, что произошло, но ты же не думаешь, что я заложу Поля?

— Он твой БРАТ, дорогая! Ты его ненавидишь! Все время твердишь, что Поль — гад! Вспомни, как он швырял на пол твои тетради, нарочно прятал пульт от телевизора, обзывал «уродина, толстуха и нос к губе прирос»!

— Ну хватит, мам. У нас договор. Закон молчания: я не рассказываю ничего о нем, он — обо мне.

Я улыбнулась наивности ее ответа. Как будто у одиннадцатилетней крошки могут быть серьезные секреты от мамы! Добрая моя девочка, ДАЖЕ слишком добрая. Я крепко поцеловала ее в затылок, в нежные, как пух, ароматные мелкие кудряшки.

— Кстати, мам, скауты меня убедили. Пожалуй, пойду в монашки. Обреюсь налысо. Или наоборот, перестану стричься и убегу к Жану-Батисту, это лидер группы «Вирджин Мэри». Он классный, весь в татуировках с Христом. В общем, посвящу свою жизнь Богу.

При других обстоятельствах я бы только посмеялась. Но в последние дни настроение у меня было хуже некуда, и я вдруг почувствовала, что мне на плечи взвалили огромную бетонную плиту. Неужели за такой малый срок я сделала из своей дочери ярую фанатичку?

У меня за спиной раздалось деликатное покашливание. Жозефина, без саквебуты. Удивительно. Запинаясь — по-французски девушка говорила не слишком хорошо, — она попросила о разговоре один на один. Адель удивленно вытаращилась, как будто знала, о чем пойдет речь, и молча вышла из ванной. Очень странно.

— Полин, я думать, я должна тебе это говорить. Про Поль. Это быть моя вина.

Я остолбенела.

— Он… продавать дурь, чтобы делать мне подарок.

— ?..

— Я ему говорил, l'otro dia, что мой саквебута совсем старый, плохой, а мама и папа не покупать nueva, новый. И ваш Поль решить… как это… толкать наркота.

Мой мозг отказывался воспринимать информацию. Я как будто оглохла. Произошел сбой системы.

— Te juro, клянусь, я ничего не знать. Твой сын, он немного enamorado, любить меня, а…

Звук неожиданно снова включился.

— En… enamorado? Поль? Но он же еще ребенок!

— Ему catorce años, четырнадцать, Полин, — улыбнулась она.

Я как будто впервые увидела Жозефину другими глазами. Тонкое красивое лицо, кроткий взгляд, ямочки на щеках, чувственные пухлые губы. А Полю уже четырнадцать. Девочка права.

— Жозефина, прежде чем упасть в обморок, я должна узнать одну вещь. Между вами что-нибудь… э-э-э… было?

— Solamente besos, только поцелуи, мы только целовались, только целовались. Он очень guapo, красивый, а мне здесь скучно, я одна… извини. Я думала, он тоже забавляется, как я…

Мой мозг со скрипом переваривал информацию.

— Откуда взялась дурь, Жозефина?

Лицо девушки стало непроницаемым, как закрытая книга.

— No sé, не знаю, Полин. Но твой сын, он сильный, он не будет предавать, у него есть cojonec, не надо его наказывать…

А вот это уже не ее дело. Что они за люди такие? Совершенно недостойные колумбийцы, порочные, смущающие покой обитателей дома! Сначала Афликао с Рамоном, теперь Поль с Жозефиной, кто следующий? Может, Консуэло с Пьером? Я в бешенстве летела по лестнице, перескакивая через ступеньку, собираясь вытрясти, выпытать из моего негодяя сына, где он взял эту мерзость.

Зазвонил телефон.

Одной рукой уже вцепившись в ручку двери Поля, другой я ткнула кнопку мобильника.

— Мадам Орман-Перрен? Говорит инспектор Торань из уголовной полиции.

Ноги у меня сделались ватными. Не иначе как этот гад директор все-таки донес. Я поплотнее прикрыла дверь в комнату сына и юркнула в ванную. Только бы мальчик ничего не услышал. Маленький мой, что эти звери с ним сделают?

— Слушаю, инспектор, — отозвалась я замогильным голосом.

— Простите, что побеспокоил, дорогая мадам, я звоню по поводу одной вашей знакомой, мадемуазель Жермены Крике. Вы действительно знакомы? В ее ежедневнике часто встречается ваше имя. Мы хотели бы задать вам несколько вопросов относительно этой женщины, в настоящий момент она задержана и находится в полиции. Не могли бы вы приехать в комиссариат Девятнадцатого округа? Хотите, я пришлю за вами машину?

— Э-э…

Эффект «отключения мозгов» повторился. Лишь с четвертой попытки, прокашлявшись, мне удалось наконец членораздельно произнести: «Я сейчас приеду, мсье».

Хорошо начинается денек!

— Что значит «немножко слишком ретиво помогала умирающим», инспектор?

— Так сформулировала обвинения в адрес мадемуазель Крике семья Фавруль. Они утверждают, что ее вмешательство не ограничивалось психологической помощью, якобы ею были применены токсичные вещества. Более того: по словам дочери этого господина, у ее отца было время. Он болел, это так, но рак простаты не развивался, и в больницу он ложился только на химиотерапию. Резкое ухудшение состояния произошло после того, как мадемуазель Крике наведалась в онкологическое отделение. Вскрытие, на котором настояла семья, выявило наличие дозы морфина, которой можно было убить стадо слонов. Потому-то они и подали иск. Заведено уголовное дело.

— Полный абсурд. Я знаю Жермену, она в жизни не совершила бы подобного! Почему вы решили, что это она? А медсестры отделения?

— Необходимо все выяснить. Медперсонал утверждает, что на прошлой неделе из больницы одна за другой были похищены несколько ампул морфина, а знать, где хранился препарат, мог только свой человек в отделении. Но нас вот что настораживает: Жермена Крике была хорошо знакома с господином Фаврулем. Даже очень хорошо. По словам некоторых медсестер, здесь мог иметь место злой умысел.

— О чем речь? Не понимаю, инспектор.

— Мадемуазель Крике никогда вам ничего не рассказывала о господине Фавруле?

— Нет. Она говорила со мной о святой Терезе из Лизье, о Франциске Ассизском, о Фоме Аквинском, и довольно часто, но о Жераре Фавруле — никогда.

— Они состояли в любовной связи.

Пфффф. Я опрокинула стаканчик тепловатого кофе себе на колени.

— Вас обманули, инспектор. Жермена Крике — девица.

— Я бы не был столь категоричен.

То, что сообщил мне инспектор Торань, казалось в высшей степени невероятным. Но по ходу его повествования мое враждебное недоверие сменилось изумлением, а потом подавленностью. Все это походило на правду. Увы, доказательства были налицо: за последние десять лет добрую тихую Жермену Крике внесли в завещание двенадцать пожилых господ. Со всеми она познакомилась в больнице, с некоторыми — в палате интенсивной терапии или в реанимации, а с большинством — в отделении паллиативной медицины. С половиной из этих страдальцев она вступала в интимную связь.