Труднее всего было РАЗГЛЯДЕТЬ больших кошачьих: ведь о них снято столько фильмов. Когда мы увидели четырнадцать львов, спавших на дереве, главным моим чувством было удовлетворение от того, до чего нелепо выглядит самая крупная самка, неловко растянувшаяся на ветке, так что задние лапы свисают вниз. Я с интересом смотрел, как леопард спускается вниз головой по абсолютно вертикальному стволу дерева, как каракал сдирает шкуру с какого-то грызуна и поглощает в два укуса, точно мясное эскимо. Но увлекательнее всего – поскольку мы такого не ожидали (дожди начались поздно и лили, как из ведра, поэтому Дэвид предупредил, что в высокой траве едва ли удастся что-то разглядеть) – было наблюдать за сидевшей у самой дороги самкой гепарда, которая напряженно вглядывалась вдаль да раз-другой негромко рявкнула. Дэвид указал нам на пригорок, с которого на самку, робко вытянув шеи, глядели два детеныша. Разве можно не залюбоваться испуганными котятами гепарда? Я глазел на них минут пять. Но потом, несмотря на то что шоу с гепардами продолжалось – мать забрала детенышей и увела в траву, – я все же принялся осматривать деревья в поисках птиц.

Как бы прилежно вы ни готовили уроки, как бы внимательно ни изучали интересующий вас вид, все равно встреча с его представителем станет неожиданностью: таковы уж птицы. В Серенгети мы разъезжали туда-сюда по одной и той же дороге, надеясь отыскать серохохлого очкового сорокопута – редкий вид, который мало где водится, – но тщетно. В последний день мы с Дэвидом и Гейтаном отправились в путь без Томов – попытаться еще раз. Дэвид наудачу включил запись голоса сорокопута, и тут же над дорогой пролетела стайка из семи птиц. Их красота и изящество стали хоть и приятным, но в целом избыточным дополнением. Мы с Дэвидом ударили друг друга по ладони, сидевший же за рулем Гейтан подпрыгивал, одурев от счастья, вскидывал, точно скипетр, свою мухобойку из воловьего хвоста и кричал: «Мы герои!»

На крупных птиц, ставших фирменным знаком Восточной Африки – вездесущих сиреневогрудых сизоворонок, франтов-секретарей, африканских больших дроф, по сравнению с которыми газели кажутся карликами, – можно полюбоваться невооруженным глазом. Небольшие компании черных рогатых воронов невозмутимо прогуливаются по земле, обозревают окрестности по-человечьи выразительными глазами, ныряют в густую траву – то ли почистить перья, то ли о чем-то поразмыслить. Ушастые грифы, самые крупные пернатые падальщики, первыми слетаются на объедки, оставленные гиенами; грифы поменьше держатся чуть поодаль, словно в очереди у входа в ночной клуб; высоченные аисты марабу стоят спокойно, точно официанты в смокингах. Страусы, ухаживая за самками, кренятся и покачиваются в пене белых перьев. И хотя такие ролики есть на Ютюбе, все величие зрелища – двухметровая птица танцует, как пьяный гость на свадьбе, – можно оценить лишь вживую.

Но именно птички помельче увлекли меня в африканскую глубинку, помогли забыть о том, что я турист. Каждый волен решать для себя, что для него заповедник – часть природы или симулякр. Животные же, и большие, и маленькие, берут то, что им дали, и живут как могут. Хотя, конечно, когда любуешься стадом слонов в Серенгети, поневоле закрадывается мысль: что если их загнали сюда жадность браконьеров и недовольство скотоводов? Порой полезно сосредоточиться на чем-то крошечном, чтобы избавиться от постмодернистского контекста, – сузить, так сказать, поле зрения.

В период спаривания самцы длиннохвостых бархатных ткачей отращивают широченный черный хвост, раза в три длиннее туловища – такой длинный, что, когда птица садится на дерево, хвост закрывает сразу несколько веток, а каждая попытка взлететь стоит ткачу титанических усилий. Ткачики, чудесное семейство ярких птичек, родина которых – Африка, строят хрупкие сферические гнезда на тонких ветках деревьев, порой проделывая фальшивые входы, чтобы обмануть хищников; наблюдая за тем, как оранжево-желтый ткачик несет в гнездо травинку и проворно засовывает ее к остальным, переносишься в мир, внешние границы которого совсем рядом – можно докинуть камнем. Коричневого кустарникового жаворонка (обладателя лучшего, на мой взгляд, названия из всех африканских птиц) можно увидеть разве что в период спаривания, когда самец взмывает ввысь и парит, лихорадочно трепеща крыльями с таким звуком, будто тасуют колоду карт. И пока шелест не замолкнет, кажется, будто ты тоже завис в воздухе; наконец жаворонок стремглав опускается на определенное место – свою собственную территорию.

Так что ехать в Восточную Африку вовсе необязательно. Вы вольны делать все, что заблагорассудится. Но если вы все же отправитесь сюда, непременно возьмите с собой сильный бинокль: без него впечатление будет неполным. Самым прекрасным и трогательным зрелищем, которое мне довелось увидеть во время сафари, была пара цистикол Хантера. Вообще мелкие бежевые цистиколы – птицы самые что ни на есть невзрачные. Большинство и не разглядишь в листве, пока не запоют: из-за таких вот неприметных птиц орнитология и считается сомнительным досугом. Но та пара, которую видел я – видел четко, в бинокль, – сидела рядышком на ветке акации, отвернувшись друг от друга и широко раскрыв клюв, контрапунктом пела дуэт. Две мелодии, одна пара, воспевающая свою общность. И на мгновение исчезло все, кроме их пения и той ветки: ведь они были так малы.

Два года назад юрист из Индианы прислал мне чек на 78 тысяч долларов. Деньги достались мне от дяди Уолта, умершего полугодом раньше. Я не ожидал от Уолта никакого наследства и тем более не рассчитывал на него. И поэтому подумал, что мне следует в память об Уолте пустить деньги на что-нибудь особенное.

Случилось так, что моя давняя спутница жизни, уроженка Калифорнии, пообещала сопроводить меня в каком-нибудь путешествии. Ей пришлось вернуться в Санта-Круз и быть там постоянно, чтобы заботиться о матери, которая в свои девяносто четыре теряла кратковременную память; благодарная мне за понимание, она импульсивно сказала: «Поеду с тобой куда угодно, туда, где ты давно хотел побывать». По причинам, которых я не в силах восстановить, я отозвался: «В Антарктику?» Мне следовало внимательней присмотреться к тому, как расширились ее глаза. Но обещание есть обещание.

Желая сделать Антарктику более удобоваримой для моей среднеширотной калифорнийки, я решил потратить деньги Уолта на самое роскошное из всего, что можно было забронировать: на трехнедельную экспедицию под брендом «Линдблад – Нэшнл джиогрэфик» в Антарктику, на остров Южная Георгия и на Фолкленды. Я внес задаток, и мы с калифорнийкой стали, когда приходилось к слову, натужно шутить насчет собачьих холодов и суровой морской качки, которым она согласилась подвергнуться. Я уверял ее, что, едва увидев пингвина, она несказанно обрадуется, что решила поехать. Но когда подошло время платить остальное, она попросила отложить путешествие на год. Мать была в нестабильном состоянии, и она не хотела оказываться так далеко от дома, не имея возможности в случае чего быстро вернуться.

К тому времени у меня тоже развилось смутное нежелание отправляться в эту поездку; я не мог вспомнить, почему вообще предложил Антарктику. «Увидеть ее прежде, чем она растает»? Унылая и самоликвидирующаяся идея: почему просто не подождать, пока она не растает и сама себя не вычеркнет из списка туристических целей? Меня не радовал, кроме того, элитарный статус седьмого континента в этом отношении, его недоступность обычному туристу из-за отдаленности и дороговизны. Да, там можно увидеть необычных птиц – не только пингвинов, но и такие чудеса, как белая ржанка и большой конек – самая южная по местам размножения певчая птица на свете. Но количество антарктических видов невелико, и я уже примирился с мыслью, что не увижу птиц всех существующих на Земле видов. Лучший довод в пользу Антарктики, какой приходил мне в голову, состоял в том, что эта поездка решительно отличалась от того, что у нас с калифорнийкой бывало раньше: оптимальная длительность вылазки, как мы убедились, равнялась для нас трем дням. Но если, думал я, мы отправимся с ней в трехнедельное плавание, исключающее досрочный побег, то может случиться, что мы откроем в себе новые возможности. Сделаем вместе то, о чем до конца наших дней будем знать, что сумели это сделать вместе.