Вышагивала я по улице, как гусёнок. На ветру трепетали крылышки белого фартука и огромный кружевной воротник. В руке гордо несла лакированный портфельчик с Чебурашкой. Все, кого мы встречали, охали и ахали. Лучшая первоклассница Москвы, а уж в районе-то — точно! Вместе с десятиклассником Лёшкой Скворцовым мы должны были дать первый звонок. Кстати, пришлось довольно долго репетировать.

Но вышло всё нормально. Баскетболист Лёшка посадил меня себе на плечо. Конечно, от страха моё сердечко упало в живот, и во рту пересохло. Но я мужественно трясла колокольчиком с шёлковым алым бантом и улыбалась направо-налево. Меня выбрали на медосмотре, из трёх первых классов. Сказали маме, что я — как куколка. Попросили нарядить меня, как следует, к первому сентября. А после церемонии сказали родителям, что я, наверное, стану артисткой. У меня есть способности…

Вот и сбылось предсказание. Я должна сыграть Дайану Косареву, войти в её образ, как хочет Прохор. Он сидит рядом со мной на заднем сидении джипа «Ниссан». С водителем не перемолвился и словом. Со мной пока — тоже.

Я понимаю — в случае чего, меня ждёт не провал на сцене. Я загублю всю операцию, на которую работали десятки людей. Они не спали ночами, рисковали собой. И второй попытки для меня не будет. Только сажень земли — если тело найдут.

Едва закроются ворота, и я увижу Дайану Косареву, отрежу себе все пути к отступлению. Но я никогда не откажусь, раз обещала. Будь, что будет, а надо идти вперёд. Наверное, не такая я несчастная — иначе погибла бы в «Белом Доме».

Водитель нажал на клаксон, и одновременно сказал одно слово по рации. Я решила, что это пароль. Гай ободряюще сжал моё запястье. А я будто проглотила брикет мороженого — так заломило гортань и похолодело в желудке.

Стальные ворота бесшумно отворились, и я невольно зажмурилась. Меня вообще-то никто не просил так делать. «Ниссан» въехал во двор, залитый осенним солнцем. Перед закрытыми глазами всё было красно. Секретная дача располагалась в сосновом лесу. Кругом пахло черничником и маслятами, хотя они давно отошли.

Кажется, где-то жгли костёр и пекли картошку. Я запомнила, как это делал папа, когда мы семьёй выбирались на пикник. Сняв очки, я увидела на заборе с проволокой и роликами самую настоящую сороку. Водитель остановил джип, и Прохор кивнул мне — на выход. Я выпрыгнула на аккуратно подстриженный газон, поспешно отошла на дорожку. Из кирпичной дежурки появился молодой охранник в камуфляже, поздоровался с нами.

Не такими я представляла себе гебешников, пусть даже бывших. Гай был одет, как студент — в чёрные джинсы и белый пыльник, обут в кроссовки. Он протянул мне маленькую жёлтую руку и повёл к крыльцу двухэтажного коттеджа. Ничего себе, дачка! Чтоб я так жила…

В сопровождении охранника Димы мы вошли в холл. В вольере бегали два туркменских волкодава. Но я не испугалась — ведь ничего предосудительного не замышляла. Мне нужно было как можно скорее приступить к тренировкам. Только тут я почувствовала, что такое рваться в бой. Дайана Косарева нас не встречала — ей было запрещено появляться во дворе. Та, чью роль мне предстояло сыграть, ждала нас в мансарде.

19 сентября. Я дома, на Звенигородском. Стою перед большим зеркалом. Его повесил папа, когда меня водили на балет. Потом тем же самым хотела заняться Липка — и тоже неудачно. Я раздумываю о причудливых прихотях судьбы. Это надо, чтобы два таких разных человека, как мы с Дайаной Косаревой, имели практически одно лицо!

Чтобы сойти за сестрёнку Эдуарда Косарева, я должна, как она, полюбить всех — особенно ту половину человечества, которая в брюках. И допускать их до себя беспрекословно, ибо все люди — братья и сестры. Я не сделала ни одного аборта, а Дайана — уже три. Но убийством подобные операции она не считает, а просто издержками сексуальной свободы.

Убив своих троих детей, Дайана на полном серьёзе уговаривала меня простить убийц матери, да и вообще — всех врагов. Я едва не плюнула ей в лицо и не отказалась участвовать в операции, но положение спас Прохор Гай. Он поговорил со мной и с Дайаной. Приказал обеим не касаться посторонних тем, а только лишь готовиться к «погружению». Никто нас не просит иметь одинаковое мнение по поводу политических событий, но сейчас надо отодвинуть всё это в сторону. Ведь вряд ли потом мы с Дайаной встретимся.

Прохор Прохорович, когда мы вдвоём пили кофе, предупредил, чтобы я и не думала баловаться с пистолетом. На указательном пальце появится мозоль от спускового крючка, и я могу быть раскрыта. По такой мозоли определяют террористов в международных аэропортах.

Я заинтересовалась и спросила, как можно в толпе узнать террориста. Гай ответил, что существуют такие методики. Сначала должен не понравиться внешний вид человека — напряжённая походка, бегающий или, наоборот, остановившийся взгляд. Потом ищут те самые мозоли, пусть даже самые маленькие. Они остаются после тренировок по стрельбе. Могут навести на определённые мысли и синяки. Например, на плече — от приклада, царапины. Даже ноги у преступников, оказывается, потеют особым образом — от тренировок в тяжёлых ботинках.

Но мой вид должен быть как можно более мирным. Я обязана стать пофигисткой, которой всё равно, где она, и что с ней. Шмаль, трах и разговоры о Боге — на этих трёх китах должно стоять моё мироощущение. Я обязана превратиться в милую, равнодушную и ласковую сучку.

Дома никого нет — понедельник. Братья в школе, Липка гуляет с Отой. Саша уже в Питере. Позвонил вчера вечером и шутливо сообщил, что Брагин его по дороге не прикончил. Хорошо Саше — он на больничном, а мне нужно работать.

Несмотря на предупреждения Гая, я взяла в руки маленький пневматический пистолет. Перед этим надела дамский бронежилет с вытачками и специальные пуленепробиваемые трусики. Для прикола обулась в чёрные полусапожки «Марко Пицци» и туго зашнуровала их. Стоя на высоченных каблуках, я прицелилась в зеркало. Левой рукой взъерошила пышную рыжую шевелюру. Пришлось несколько раз менять насадки фена. Нет, роды меня ничуть не испортили. Талия тонкая, ноги — от плеч.

Итак, я должна понравиться «брату» настолько, чтобы ездить с ним вслед за Ковьяром. И сообщать о группировке всё, что сумею выяснить. А уж Гай определит, какая информация ценная, а какая — не очень.

Но долго думать не пришлось. Щёлкнули замки, и ввалилось всё семейство. Братьев Липка поймала у коммерческих киосков и привела домой, награждая подзатыльниками. С Откой во дворе оставалась наша соседка, потому что с мальчишками и коляской Липка подняться никак не могла.

И снова началась моя уютная, хлопотная жизнь дома. Но четвёртого октября вечером я распрощаюсь с ней — надолго, а то и навсегда. Думать об этом неохота. Пока ещё остаётся пятнадцать дней. Я жива, здорова, счастлива. Я — глава большой семьи, сама уже мать. На мне — дом, ответственность за дочку, братьев, сестру. Я не имею права раскисать сейчас.

Дети ни о чём не должны знать. А то начнутся слёзы, нытьё, просьбы остаться дома. А я, сказал Гай, ни на секунду не должна усомниться в правильности своего поступка и удачного исхода дела. Конечно, я вернусь — иначе и быть не может. Я не могу предать младших, бросить их одних.