– Ой, смаялась я с ней совсем, Дилечка, с Тамаркой-то… – тяжело опускаясь на кухонный стул, произнесла тетя Таня и тут же испуганно оглянулась назад, будто Тамара могла вернуться и услышать ее признание. – Не задалось у нее с мужем, вот и бесится девка. Сколь я у них гостила, ни разу своего зятя трезвым не видела. А Томка – она ж у меня отчаянная! Чуть что не по ней – сразу за сковородку хватается. Вот и пришлось ее увезти от греха подальше. Ты уж извини, что она на тебя рыкнула. Ничего, устроимся как-нибудь.

Тетя Таня вздохнула, оглянувшись на дверь, и непонятно было, кому это обнадеживающее «устроимся» было предназначено. Наверное, все-таки дочке Тамарочке.

– Теть Тань… Вы мне хотели адрес маминой сестры дать. Помните?

– А! Да-да, конечно… Сейчас принесу. Где-то у меня открыточка Машина на память оставалась.

Она быстро юркнула в комнату и через некоторое время вернулась, неся в вытянутых руках старую открытку и подслеповато вглядываясь в написанные косым маминым почерком строчки.

– Вот, держи… Деревня Горелово Пригожинского района, улица Ленина, дом пятнадцать. Может, и правильно, что решила туда съездить. Может, Зинаида и примет тебя. Племянница ты ей или кто?

– Мама! Иди помоги мне! – донесся из глубины комнаты раздраженный, почти плачущий Тамарин голос, и тетя Таня, вздрогнув, снова заполошно подскочила со стула.

– Внучка-то у нас приболела немного, температурит! – уже на ходу сообщила она Диле и, обернувшись от двери, добавила: – Я сейчас приду, Дилечка, ты сиди… Хоть чаем вас напою, что ли…

Алишер тихо вздохнул, посмотрел на нее сбоку нерешительно. Диля поплотнее прижала его к себе, одновременно вчитываясь в ничего не значащие открыточные строчки про «поздравляю и желаю счастья в труде и личной жизни» и пытаясь лихорадочно сообразить, что ей предпринять дальше. Перспектива «чая» ее совсем не устраивала. Ну, попьют они чаю, а дальше что? Выйдет на кухню Тамарочка и заявит капризно – простите, мол, дорогие гости, не надоели ли вам хозяева? А ведь она точно заявит и даже скандал бедной матери устроит, вон как ругается на нее там, в комнате… И опять про пятнадцать таджиков поминает, даже здесь, на кухне, слышно. Дались они ей, эти пятнадцать таджиков!

– Пойдем отсюда, Алишер… – легко поднялась она с места решившись.

Он послушно пошел за ней в прихожую, послушно натянул на себя куртку, сунул ноги в ботинки. Вдвоем они выволокли в парадное вещи, тихо захлопнули за собой дверь. Потом Диля долго и безуспешно нажимала на кнопку звонка у другой двери – в квартиру Ирины Григорьевны. Коротко и музыкально тявкающие звуки накладывались один на другой, и ей даже показалось, что сверкнул на секунду желтым огоньком глазок по ту сторону двери и тут же погас. И Шурикова звонкого лая не слышно было. Дома ее нет? Или открывать не хочет? А впрочем, какая ей разница, результат все равно один…

– Мам, а куда мы теперь? – тихо спросил Алишер.

Явственно прозвучавшая нотка обреченности в детском голоске ткнулась холодной иголкой в солнечное сплетение и будто осталась там, задрожала болью. Вздохнув глубоко, она задержала в себе воздух, боясь его обратно выдохнуть. Страшно было выдыхать, потому что все может на этом выдохе произойти. Можно сорваться, например, крикнуть в сердцах на мальчишку, вроде того – откуда я знаю! Могут слезы отчаянные пробить, и тогда ноги в коленках подогнутся слабостью, и она осядет на пыльную метлахскую плитку лестничной клетки, изойдет в безнадеге. Картинки эти пронеслись в голове так быстро и явственно, что она мотнула ею довольно резко – не хочу, не надо! – и выдохнула тихо, и даже губы удалось растянуть в подобии улыбки.

– А давай поедем к Илхому! – как можно беспечнее произнесла она. Может, даже немного переборщила с беспечностью, потому что Алишер глянул на нее с пугливым сомнением, помолчал немного, потом деловито начал пристраивать сумку на плечо.

– Поедем, мам. Опять машину поймаем, да?

– Конечно, поймаем. Ой, только я адреса не знаю… Ну ничего, по памяти найдем…

Первая же машина, навстречу которой Диля призывно подняла руку, затормозила резко и с удовольствием. Еще бы – в такой час для «бомбил» на улицах города наверняка не хватает добычи. Водитель охотно вызвался и с поисковой помощью – покружил в тех местах, где напали на них то ли скинхеды, то ли просто хулиганы, не торопил раздражением. Потому и дом Илхома быстро нашли.

– Вот здесь, мама! Точно, здесь! Я помню, что дом был серый, а скамейка рядом с подъездом – красная! – уверенно заявил Алишер. – А дверь была старая и не закрывалась. Смотри, она и сейчас открыта!

– Ишь ты, следопыт какой! – с уважением произнес водитель. – Малец, а соображает…

Однако содрал он с «мальца» порядочную для такого расстояния сумму. Диля не торговалась – отдала безропотно пятисотрублевую бумажку, еще и поблагодарила вежливо. Дверь в квартиру открылась тут же, будто их ждали на пороге – по лунообразному приветливому лицу Зебе не пробежало ни одной эмоции, которая позволила бы усомниться в ее гостеприимстве. Наверное, она всех так встречает – со смиренной улыбкой хозяйки дома, в котором гости никогда не переводятся. Следом за женой в прихожей появился Илхом – на его помятом, заспанном лице, как и у жены, присутствовало, застывшее гостеприимство – не в смысле вежливого холода присутствовало, а раз и навсегда законсервированным состоянием, данным природой восточному человеку.

– Привет, точик… Заходи! Чего ты с вещами? Жить негде, да? Ну, заходи, заходи… Зебе, разогрей плов, сделай чай гостям… – произнес он на одной спокойной ноте, будто эта ситуация, когда человеку жить негде, была для него совершенно обыденной.

Впрочем, она для него действительно была обыденной – Диля это сразу поняла, зайдя из прихожей в большую комнату и чуть не запнувшись в темноте о чью-то ногу и придержав осторожно рукой Алишера. Приглядевшись, она увидела, что все помещение занято ночевщиками. Люди расположились на полу, лежали рядами, кто-то простуженно сопел во сне, кто-то чуть похрапывал, кто-то скрючился под тонким одеялом. И пахло от этих людей не то чтобы плохо, а… обыкновенной бедностью пахло. Тоскою вынужденной жизненной неустроенности, холодом непривычной зимы, страхом перед лицом злого города, который отвергает, презирает, обманывает, и в то же время страх этот, как ни крути, более терпим, чем страх вернуться в свою нищую семью с пустыми карманами.

– Ребят с Зеленой Рощи прислали, чтоб отогрелись немного… – тихо пояснил ей в спину Илхом, пробираясь следом.

– С какой Зеленой Рощи?

– А ты что, не слышала? Там таджики собрались, уже третью ночь костры жгут. Много, человек триста! Им деньги строительные фирмы за полгода работы не заплатили, будто сговорились. Извините, говорят, кризис, нету у нас, банк прогорел…

– Так все равно разгонят ведь!

– Не думаю… Их уже и по телевизору по всем каналам показали, и в газетах пишут. А вчера какой-то начальник из миграционной службы приезжал, обещал разобраться.

– И что? Думаешь, разберется?