— Мама никогда не спрашивала, почему у нас мокрая одежда.

— Забавное было время. — Я широко улыбаюсь.

— Теперь вперед и налево. Там придется припарковаться, и дальше несколько минут пешком.

— Как называется песня Бет? — спрашиваю я у брата.

Любые ностальгические воспоминания автоматически приводят меня к мысли о ней.

— «Распадаюсь».

Я киваю.

— Похоже, новая.

— Новая. — Бен выходит из машины. — Как она мне сказала, написана исходя из ее собственного опыта. По крайней мере, ты дал ей материал для новой песни.

Он снова улыбается, но мне почему-то не смешно.

У могилы наступает его очередь нервничать.

— Спокойно, Бен. Просто поговори с ними.

Мысленно.

— Я не в первый раз сюда прихожу! — сердится Бен и спрашивает: — Ты когда-нибудь разговаривал с Бет об этом?

Он стоит и смотрит в одну точку. Я сгибаюсь над вазами: вставать на колени не хочется, трава мокрая.

— Нет.

— А почему?

Его вопрос почти так же прост, как мой односложный ответ, но я пугаюсь.

— Никогда не было необходимости… чтоб тебя, не вздумай говорить Карен! Пообещай сейчас же, что заткнешься и ни слова ей не скажешь! Они же подруги не разлей вода. Если ты скажешь своей, она не удержится. Я…

— Стоп-стоп, притормози! Я не сказал ни словечка — ни о чем.

— Вот и давай в том же духе, Бен. Я ведь могу на тебя положиться? — Я протягиваю руку.

— Конечно, — отвечает он и скрепляет рукопожатие.

— Мы здесь уже закончили?

Он не ждет подтверждения, просто подталкивает меня в сторону автомобиля.

— Ты был сильным, со всем справлялся. Нашел для нас жилье, помог мне с универом. Я твой должник.

— Не сочиняй. Какой еще должник? Единственное — не болтай Карен.

Мы продолжаем путь к парковке.

— Прости. Я понимаю, что сейчас, когда вы с Карен вместе, было бы совершенно естественно все ей рассказать.

— Ну да. Может, у нас с тобой общая дефектная ДНК.

Он ухмыляется.

— Бен, я серьезно. И не считай, что ты со мной в одной лодке. Ты всегда был честен с Элизой, даже когда правда причиняла ей боль, как во время вашего разрыва. Я тобой восхищался. Ты такой, какой есть; это меня и тревожит.

— Адам, бывало и похуже. Но все как-то приходило в норму. Ты должен сказать Мег про пробу. И…

Он не договаривает, и так ясно. Бет сразу обо всем узнает. Он мог бы еще добавить, что сейчас как раз подходящее время сказать Бет, что мои родители не погибли одновременно в автокатастрофе. И их смерть, то, как они на самом деле умерли, повлияло на меня, на всю мою дальнейшую жизнь. Скажи он так, я бы, как обычно, высмеял его.

— Ладно, где там твоя телятина по-милански? — Бен плотоядно потирает живот.

Стараюсь сдержать стон. Мы уже сказали друг другу все, что хотели; теперь я просто взмахиваю рукой, указывая на ресторанчик брата моего парикмахера Роберто.

… Машина въезжает на гравиевую дорожку, и мои чувства обостряются. Шуршание камней под колесами и внутренний голос, требующий развернуться и бежать, оглушают. Пальцы, вцепившиеся в руль, побелели.

От передней двери в нос бьет резкий запах высаженных Бет гиацинтов. Во рту появляется мерзкий привкус — привкус чистого страха.

Поднимаю руку к звонку и слышу, как Мег несется вниз по лестнице.

— Я была наверху, у себя в комнате, — сообщает она. — Почему ты просто не вошел?

— Новые замки.

Она наклоняет голову, словно только что вспомнила.

Собранные в хвостик волосы мотаются из стороны в сторону.

— Ах да.

И я захожу.

Письмена Бет по-прежнему украшают прихожую.

— Поднимайся ко мне. Только зажмурься, когда войдешь. А я принесу кофе.

Вдоль лестничных пролетов висят фотографии.

Мне грустно. Одной здесь раньше не было. Черно-белый снимок: Бет с родителями и Саймон.

Поднимаясь, я с трудом сдерживаю желание прикоснуться к фотографиям. Нелепая мысль: если тронуть снимки пальцами, то они увеличатся в размерах.

Как в телефоне. И воспоминание станет более четким.

Мег права — ее спальня напоминает зону военных действий. Дочь машет рукой на стул, протягивает черный мешок и велит упаковывать туда все вещи, которые она будет мне подавать. Я сижу с мешком в руке, словно послушный ребенок. Мег кивком показывает на кофе:

— Пей.

Теперь киваю я.

— У тебя все нормально? — спрашивает она. — Что-то ты бледноватый. Я получила сообщение о пробежке.

Особенно не переутомляйся там, ладно? Ты ведь давно ничем подобным не занимался.

Снова киваю.

Дочь протягивает мне одежду, и я запихиваю ее в мешок. Со дна шкафа она достает пушистую игрушку — маленького ослика Иа.

— Папа, смотри, ослик. — И хихикает.

— Да, моя хорошая.

— Помнишь, как мы его покупали?

— Помню, конечно.

Это было словно вчера. Ей было что-то около пяти, и она с ума сходила по Винни-Пуху. Мы заметили одинокого Иа среди многочисленных Пухов, и Мег умоляла нас его купить, твердила, что он ужасно одинок, а она станет его мамочкой.

Я наклоняюсь вперед, локтем упираюсь в колено, а подбородком в ладонь.

— Мег…

— А?

Она смотрит в окно, поглощенная воспоминаниями об игрушечном ослике.

— Нам надо поговорить.

— Надо. — Она поднимается, идет к столу и наливает кофе. — Вчера я виделась с бабулей. — Широко улыбаясь, протягивает мне кружку. — Кстати, она мне дала для тебя письмо. Письмо! Совсем старомодно, да, папа? Некоторые все еще пишут письма.

Я беру помятый конверт и засовываю в карман куртки. Письмо подождет.

— Читать не будешь?.. Ладно. — Она машет рукой. — У нас с бабушкой появились грандиозные идеи. Мы вчера устроили мозговой штурм. Насчет твоего Впечатляющего Жеста.

— Мег…

— Что? — Ей не нравится, что я остановил этот словесный водопад.

— Надо поговорить. По крайней мере, я должен тебе кое-что сказать, а ты — выслушать.

Она отодвигает стул подальше от стола и тяжело плюхается на него.

— Давай, я слушаю. Но сразу предупреждаю: про извинения мне не интересно. Я знаю, ты хочешь вернуть маму. Не уверена, что это желание взаимно.