возможно, через пару или более лет в России будет другое, более стабильное правительство…» Главной же угрозой для Версальского порядка, в понимании британского премьера, становилось «военное сотрудничество Москвы и Берлина»[437]. На следующий день коллективной нотой страны Антанты декларировали право признания недействительными любых положений Рапалльского договора[438]. Как 29 апреля 1922 г. отозвался о нем министр иностранных дел Соединенного Королевства лорд Дж. Кёрзон, «похоже, мы имеем рецидив возвращения всех великих континентальных держав в очень мутную ситуацию предвоенных интриг и предательства»[439]. Об отчаянных попытках британского премьера исправить положение свидетельствовало личное письмо Ллойд Джорджа в адрес близкого друга и помощника мисс Ф. Стивенсон: «Я тружусь так, как никогда в жизни не работал, чтобы спасти конференцию. С максимально возможной отдачей, на которую только способна натура обычного человека»[440].

В этой связи уместно подчеркнуть, что ради «спасения лица» и принятия хоть какого-то итогового документа Ллойд Джордж даже готов был позитивно откликнуться на инициативу советской делегации о подписании общеевропейского пакта о ненападении, правда с учетом позиции Италии, которая предлагала одобрить этот международный акт на Генеральной ассамблее Лиги Наций с распространением действия его статей на Советскую Россию и Германию[441]. На наш взгляд, именно проект этого пакта, предусматривавший санкции, хотя и невоенные, против государства-агрессора стал предтечей Женевского протокола 1924 г., поскольку параграф VI утвержденной делегациями 19 мая 1922 г. международной конвенции о ненападении предусматривал обязательство государств-подписантов воздерживаться от агрессивных актов и враждебной пропаганды в отношении друг друга[442].

Заключительной попыткой добиться успеха форума явились меморандумы, согласованные главами Антанты и представленные ими советской делегации после совещания в генуэзском отеле «Мирамаре» 29 апреля и 3 мая 1922 г. Подчеркнем, что эти документы отразили некоторые вполне рациональные предложения члена британской делегации, известного экономиста Дж. Кейнса касательно предоставления моратория на выплату долгов, эмиссии облигаций для их погашения и предоставления Советской России торгового кредита в сумме 50 млн ф. ст.[443] Другими словами, меморандумы определили ту «красную черту», перейти которую Лондон уже не мог. Характерным представлялась фраза Ллойд Джорджа из очередного послания на имя Стивенсон от 30 апреля: «Французов я смог бы убедить, если бы был уверен в русских. Но я далек от этой уверенности, поскольку они восточные фанатики»[444].

Первый из меморандумов содержал важное положение, согласно которому в случае согласия Москвы на реструктуризацию довоенной задолженности через выпуск 5 % золотого облигационного займа Советской России могла быть оказана экономическая помощь путем создания международного консорциума ведущих держав с начальным капиталом в 15 млн ф. ст.[445] А во втором указывалось на возможность пересмотра суммы долга в сторону дальнейшего дисконтирования наряду с увеличением объема кредитных заимствований до 25 млн ф. ст.[446] Показательно, что на организованной 3 мая пресс-конференции Ллойд Джордж заявил, что, «если и теперь Россия откажется от соглашения, Англия больше не даст себя третировать. Никогда деловой англичанин не станет вести дела в России после этого»[447].

Тем не менее в ответной ноте Чичерина обосновывалась необходимость получения Советской Россией займа совокупным объемом почти 8,8 млрд зол. руб. под финансовые гарантии в форме специального налога, продажи платины и предоставления концессий[448]. Ужесточение позиции советской делегации нашло подтверждение в речи наркома 3 мая на пленарном заседании конференции. Согласившись на словах с идеей международного консорциума, он категорически исключил малейшую возможность отказа Москвы от государственной монополии внешней торговли и валютных операций[449]. Симптоматично, что на следующий день премьер в письме мисс Стивенсон заметил: «Слишком рано предсказывать, что сделают русские. Они не понимают сами себя. Они очень разделены и сбиты с толку»[450].

Пожалуй, окончательно убедиться в неспособности большевистского руководства заключить компромисс с Антантой Ллойд Джордж смог на неформальной встрече с Красиным 5 мая 1922 г. В ответ на призыв собеседника о предоставлении кредита в форме государственного займа с ежегодными траншами в 120 млн ф. ст. британский премьер назвал ситуацию безнадежной. Судя по записи этой встречи, на которой присутствовал военный министр Л. Уортингтон-Эванс, глава Кабинета с горечью заявил, что «он сражался за Россию в течение двух или трех лет, но отчаялся достичь какого-либо уретулирования». «Если советское правительство пришло к выводу, что оно не может согласиться на условия меморандума [от 3 мая 1922 г. – Е.С.], – продолжал Ллойд Джордж, – надежды больше нет. Англия должна возвратиться к старой политике [блестящей. – Е.С.] изоляции. Она должна развернуться прочь от Европы и сконцентрироваться на развитии восточной и колониальной торговли». А в заключении глава Уайтхолла не преминул еще раз подчеркнуть: «Все наши усилия были направлены на продвижение других стран вперед, и мы действительно сформулировали схему, которая позволила бы русским реконструировать их страну, обеспечить мир и в то же время сохранить надежду на реальное решение европейских проблем»[451].

Последовавшие ноты советской делегации от 6 и 11 мая свидетельствовали лишь о дальнейшем ужесточении позиции Москвы, поскольку делали акцент на нежелании Антанты признать ущерб, который интервенты причинили народному хозяйству России, и содержали отказ компенсировать потерю имущества иностранными гражданами в ходе Гражданской войны, названной составителями второго из этих документов обстоятельством непреодолимой силы (форс-мажор) наподобие событий Великой французской революции[452]. Испытывая колоссальное разочарование, британский премьер в одном из личных писем назвал русских делегатов «доктринерами», французских – «эгоистами», германских – «импотентами», итальянских – «способных договориться, но слабыми», представителей «малых стран» – трусливыми, а газету «Таймс» – «дьявольской». «Я веду самое трудное сражение в жизни», – заключил Ллойд Джордж[453]. Однако 12 мая на встрече с делегатами союзных стран он вынужден был признать фиаско британской дипломатии: «Ясно, что российская делегация не осмелилась возвратиться в Москву, приняв условия [Антанты. – Е.С.], какими бы ни были личные взгляды ее членов»[454]. Аналогичным образом он выразил свое сожаление Чичерину и его коллегам, прибывшим на виллу Альбертис для заключительной беседы с британским премьером 13 мая. По его мнению, они просто «не выдержали давления экстремистских сил»[455].

Финальное пленарное заседание Генуэзской конференции 17 мая 1922 г., сопровождалось выступлениями Чичерина, признавшего значимость форума для налаживания диалога между «первым в мире социалистическим государством и капиталистическим миром», а также ответной речью Ллойд Джорджа, который, выразив надежду на продолжение обсуждения «русского вопроса» в рамках следующей международной встречи, все же сделал пессимистический вывод о принципиальной несовместимости двух систем[456].

Примечательно, что либеральная оппозиция устами бывшего премьера Г. Асквита назвала результаты конференции «ничтожными»[457], а газета «Таймс» указала на то, что она завершилась «без конкретных результатов и впечатляющих достижений»