class="a">[458]. Как много лет спустя образно выразился один известный британский историк, «на этот раз Ллойд Джордж оказался волшебником, который позабыл секретное слово. Он потер свою лампу, а джин из нее так и не появился»[459]. В свою очередь «золотое большевистское перо» К. Радек отметил, что, «убедившись в невозможности уничтожить Советскую Россию, он [Ллойд Джордж. – К С.] решил принудить ее заплатить за свою жизнь отказом от социализма. Он хотел превратить ее в страну, природные богатства которой должны были влить новую кровь в обескровленные артерии капиталистического мира. Он пытался связать Францию при помощи сделок с США, Германией и Россией»[460].

Не только современники, но и специалисты по-разному оценивали итоги общеевропейского экономического форума в итальянском портовом городе. К примеру, известный советский дипломат А.А. Йоффе определил значение Генуи как «глубокую разведку в тылу у неприятеля» и «победу английского либерализма над французским черносотенством»[461]. Лидеры антибольшевистской эмиграции выражали искреннее сожаление началом фактического диалога европейских государств с советским режимом. Как писал В.А. Маклаков, «Генуя действительно оказалась поворотным пунктом в развитии европейских отношений, пусть она не удалась, но тем характернее, что, несмотря на неудачу, начинается новая полоса. Новизна, во-первых, в том, что Европа признала Советскую Россию и будет считаться только с нею; не смущайтесь тем, что большевики вернулись в Россию непризнанные де-юре и не получив денег. Это преходящая неудача или, вернее, заслуженное предостережение: они взялись за дело не так, как следует. Но психологический Рубикон, который отделял Европу от большевизма, перейден»[462].

Советские историки, по справедливому замечанию одного из современных авторов, превратили фиаско конференции в победу[463], поскольку, как правило, акцентировали внимание на «триумфе ленинской дипломатии мирного сосуществования» и на проявленной Чичериным «со товарищи» дипломатической гибкости, благодаря которой сумели-де предотвратить «глобальную экономическую интервенцию» против РСФСР, которую якобы замышлял Ллойд Джордж[464]. При этом отдельные исследователи даже возлагали вину за срыв конференции на США, якобы тайно поддерживавших делегации Франции и Бельгии, которые выступали главными антагонистами политики «мирного сосуществования»[465]. Хотя в работах отечественных исследователей последних лет преобладает все же более взвешенная трактовка итогов форума в Генуе[466].

Более разнообразные, порой крайне оригинальные, оценки встречаются в воспоминаниях современников и трудах зарубежных коллег. Так, один из авторов связал «обескураживающий провал» Генуэзской конференции с «плохой подготовкой, еще худшим проведением и целями, в реальности отличными от первоначально заявленных»[467]. Другой мемуарист иронично уподобил общение с большевиками «встрече ребенка с Робеспьером или Маратом в комнате ужасов музея восковых фигур мадам Тюссо»[468]. А биограф секретаря британского Кабинета М. Хэнки, приняв точку зрения Ллойд Джорджа об «упущенной возможности предотвратить Вторую мировую войну»[469], даже назвал Рапалльское соглашение между Советской Россией и Германией, открывшее период интенсивного сотрудничества двух стран в 1920-е гг., «первым шагом» на пути к сентябрю 1939 года[470]. Практически в том же ключе характеризовали этот договор многие американские историки, к примеру, Р. Пайпс и К. Финк[471]. Оценку последней, на наш взгляд, стоит процитировать: «Из-за своей близорукости и внутренних разногласий Россия не сумела достичь более обширных целей – получения существенных средств и признания, прекращения дипломатической изоляции и обеспечения разоружения…» И далее: «Беспрецедентно длительная и жесткая встреча в Генуе была перегружена техническими деталями, имела громоздкую структуру, необычную рекламу, характеризовалась стереотипностью образов друзей и оппонентов»[472].

Заслуживает внимания и точка зрения Кейнса, который 13 апреля встречался с Чичериным и освещал работу конференции в статьях для европейской прессы[473], 10 июня 1922 г. британский экономист опубликовал итоговую статью в приложении к газете «Манчестер Гардиан». Он передавал свое разочарование итогами завершившегося форума следующим образом: «Я думаю, что никогда на какой-либо иной конференции интеллектуальные стандарты не опускались так низко. Дискуссии – я ограничиваю себя лишь комментарием «русского вопроса» – редко затрагивали реалии. Большая часть времени оказалась занятой существующими и порой мелодраматичными спорами британской и французской делегаций об альтернативных вариантах формулы [договора. – Е.С.], уже заранее неприемлемой русскими, либо, даже будучи принятой, не ведущей ни к каким практическим результатам…»[474]

На наш взгляд, заслуживает внимание точка зрения Иоффе, который в одном из писем Ленину, датированном октябрем 1922 г., писал о «неуверенном и колеблющемся характере нашей дипломатии, который уже принес нам много вреда» и «который оказывает свое влияние до сих пор»[475]. Очевидно, что эти колебания в полной мере проявились на Генуэзской конференции, где по вопросу восстановления нормальных отношений с бывшими союзниками России соперничали три точки зрения как советских, так и западных, включая британских, политиков. Первая состояла в принципиальной невозможности нормализации в связи со стремлением большей части кремлевского руководства ревизовать Версальский порядок в Европе, добившись аннулирования всех долгов[476]. Вторая заключалась во временном, тактическом урегулировании общеевропейского кризиса в ожидании нового военного столкновения, которое, по мнению Ленина, должно было произойти в течение ближайших двадцати лет[477]. Наконец, третья подразумевала возвращение России в систему международных отношений, созданную на конференциях в Париже и Вашингтоне. Именно с этих позиций, хотя и по разным причинам, выступали Чичерин и Красин в Москве, а Ллойд Джордж и его сторонники – в Лондоне.

Вместе с тем трудно согласиться с утверждением некоторых авторов, что отказ американцев участвовать в конференции значительно уменьшил для Москвы ее ценность и снизил готовность пойти на уступки Западу[478]. Проведенное исследование доказывает, что с учетом целей политического руководства Советской России и Великобритании, а также доминирующих настроений британской общественности, шансов на успех двадцатой по счету с момента окончания Первой мировой войны и «крупнейшей со времени крестовых походов», как назвала ее «Манчестер Гардиан»[479], конференции скорее всего не было изначально, а ее неудачу, как уже говорилось выше, нетрудно было прогнозировать еще до открытия, хотя Черчилль и Кёрзон до последнего дня работы форума опасались заключения сделки между Ллойд Джорджем и Чичериным[480].

Именно это фундаментальное противоречие, а не плохая подготовка, неумелое проведение, разногласия среди союзников по Антанте или подписание сепаратного договора в Рапалло обусловило фиаско Лондона на первом общеевропейском форуме с участием большевистских дипломатов. Таким образом, способность Британской империи осуществлять в одиночку глобальное и, конечно же, европейское лидерство было по сути впервые поставлено под сомнение.

С другой стороны, уместно привести оценку провала интересующей нас конференции, сделанную самим Чичериным в письме наркому по делам национальностей И.В. Сталину 8 августа 1922 г. из Берлина, где глава НКИД находился на лечении. Выражая уверенность в том,