– Я буду ждать тебя, муж мой. Сколько надо – буду!

– Верю.

Это было последнее, что Гурандухт услышала от мужа. Он уже простился с ней, а времени на новые слова просто не было, дружина ждала приказов.

– Мне нужно десятка два хороших лучников, – распоряжался князь. – Пусть остальные отдадут им все оставшиеся стрелы. Хорошо… Лучники, выдвигайтесь вперед, к тем кустам, и ждите приказа к началу. Вы же, – оборот к дружинникам, – цепляйте вежи, тяните их в нитку и вот так, месяцем, да чтобы рогами к противнику. И быстрее, они приближаются!

Князь Владимир и сам не смог бы сказать, откуда в нем бралось знание того, что и когда надо делать. Разум, обостренно работавший при угрозе не только лично ему, но и доверившимся ему людям, извлекал из своих хранилищ один приказ за другим. Дело спорилось. Вскоре дружинники стали понимать план своего предводителя.

У лучников были две задачи. Во-первых, выбить побольше нападающих еще до прямого столкновения, чтобы меньше половецких сабель скрестилось с русскими мечами. Во-вторых, расстроить наступательные порядки врага, дабы он дорвался до русской обороны не строем, но стадом. А там уже в дело вступали конные дружинники, им предстояло завязать бой в искусственно стесненном пространстве между рогами полумесяца, составленного из сцепленных веж.

Исход боя был непредсказуем. Никто не знал, сколько войска идет из степи, никто не знал, чьи боги окажутся благосклонней в этой сече. Капризны боги, непредсказуемы. Даже для самих себя непредсказуемы, что уж тут рассуждать о людях.

– Лучники, не медлите, вперед!

Гурандухт тоже не теряла времени даром. Половецкие девушки, кто на оседланных конях, а кто и просто умостившись на переброшенных через лошадиные спины коврах или плащах, отделились от приготовившихся к бою мужчин, направляясь к небольшой реке, как и пожелал князь Владимир. Последний раз он встретился глазами со своей женой. Гурандухт попыталась улыбнуться, но губы дрогнули, и она поспешно отвернулась. Не увидел бы муж нежданно выкатившуюся слезу, вот стыд-то… Дочь воина, и плачет! Дочь… и жена! Даже в эти тяжелые мгновения – сладко, – жена настоящего воина. Жена мужчины.

Гурандухт считала, что о мужестве не говорят, его доказывают. Один из способов – достойно повести себя в ожидании смерти. Как муж, который, готовясь к заведомо неравной схватке, нашел возможность подумать о в общем-то совершенно ему безразличных половецких девушках. Это достойно мужчины – ожидая свою смерть, дать жить другим.

Что же плакать, Гурандухт? Может, не хочется оказаться вдовой воина? Может, уже полюбила? Так, в одночасье, обмирая до одури и не понимая, почему так?!

Может…

Плачь, Гурандухт, плачь, это святые слезы. Плачь, но не забывай о долге. Сделай то, что просил муж, уведи девичий караван. Возможно, ради этого твой муж вскоре примет смерть.

Да будет она проклята самым страшным проклятием… Забвением!

Я здесь, брат!

Даже через несыгранный оркестр битвы князья могли различать голоса друг друга.

Брат мог видеть брата.

Игорь так и рубился без шлема, лучшей защитой головы служит не сталь, а воинское умение и ратный опыт.

Буй-Тур вспотел на жаре, доспехи раскалились в темных лучах злого солнца Хорса. Позолоченный шлем князя сполз на макушку, посеребренное переносье блестящей полосой рассекло княжеский лоб, покрытый испариной.

Прибылью от встречи с братом станет радость, платой за встречу – кровь. Звенела сталь мечей, падали убитые, орали от боли раненые…

Дорогу!

Брат ждет!

Я здесь, брат!

Нежданной удачей стали несколько мгновений, когда рядом не оказалось ни одного врага. Князь Игорь оглянулся, пытаясь разглядеть половецкий обоз. Где сын, где жена его? Игорь увидел вдали вежи, и похолодела душа. Пыль на горизонте говорила яснее слов – навстречу обозу двигалось большое войско.

После этого дня князю Владимиру Путивльскому никого и никогда не придется убеждать, что он по праву называет себя воином.

Если, конечно, молодой князь останется в живых.

– Лучники, приготовиться! – крикнул Владимир Путивльский.

И, тише, как про себя:

– С Богом!

До встречи с врагом – мгновение.

– Лучники, приготовиться! Впереди всадники!

Земляная пыль и травяной прах, поднятые в воздух копытами коней, издали выдавали движущийся верхами отряд. Неожиданным в степи станет только удар из тщательно замаскированной засады.

Мчаться в степи может лишь тот, кто уверен в своих силах. Или обезумел от ужаса настолько, что инстинкт самосохранения оказался оттеснен страхом и умер еще раньше хозяина.

– Без моего приказа не стрелять, – распорядился хан Кончак, всматриваясь в пылевое облако на горизонте.

– Посмотри направо, хатун! – воскликнула половчанка, обращаясь к Гурандухт. – Пыль на горизонте!

– Не прорвались, – прошептала дочь Кончака, потянув саблю из ножен.

Как жаль, что не было с ней больше лука, отброшенного, когда не стало стрел. Саблей она владела хуже. Но покорной сдачи в полон не будет! Она – дочь хана и жена князя.

Она будет сражаться!

– Такая уж у меня свадьба случилась, подруги, – обратилась Гурандухт к девушкам, окружившим ее. – Простите ли?..

– Ничего, – услышала она в ответ. – Прорвемся – догуляем!

– Конечно, прорвемся!

Из-под шлема аварской работы разметались в стороны две косы. Не девчонка, но замужняя женщина вела в бой своих подруг.

Степная женщина покорна только по собственной воле. Бойся такую любой, вызвавший ее гнев!

Из облака пыли навстречу половчанкам вырвались первые всадники вражеского войска, рвущие на скаку луки из-за спины. Громкий боевой клич огласил степь.

И Гурандухт остановила коня, безжалостно рванув на себя поводья.

Остановила коня, узнав родной клич. Клич, с которым шли в бой Шаруканиды. Шел в бой хан Кончак, уже ясно видный рядом со своим бунчуком.

– Отец, – выговорила Гурандухт.

Слезы текли по ее запыленным щекам, оставляя поблескивающие на солнце дорожки. Ей было стыдно, что она не смогла сдержаться. Она – дочь и жена воинов.

Не стыдись, девочка, плачь! Такая уж у тебя свадьба случилась…

* * *

Солнце истекало злом.

Огненные сполохи, срываясь с короны обезумевшего светила, терзали съежившийся от боли хрусталь небесных сфер, вылизывали ядовитыми протуберанцами сок набухших влагой облаков.

Хорс, раздувшийся чрезмерно от питавшей его энергии смерти, откинулся в бессилии сытости на спинку солнечного трона, сложил с великим трудом руки на распухшем животе, выпиравшем через края богатого парчового халата, вздохнул с усилием…