– Давай тогда я перестану… Займусь чем-то другим…

– Хитренький какой… – До чего ж приятные у него волосы… В меру жёсткие, вроде просоленные морем, но сохранившие младенческую нежность. – Пойми, дело не в тебе, а в них. Только представь, сколько прекрасных книг было бы написано и опубликовано, если бы они жадно читали достойные произведения…

Кто эти «они», Орлова не уточняла, но в общих чертах было ясно.

– …Сколько жизней не проходило бы впустую. Сколько сотрудников издательств и типографий, а главное – авторов не изнуряли бы себя теми же мучительными вопросами, что и ты. Сколько людей стало бы счастливее. Вот я, например…

– Неужели ты не счастлива?

– Нет, дурачок. Иначе для чего ты был бы мне нужен?

Люма медленно приблизила свой рот к его лицу. В губы? В щёку? Тело Георгия напряглось, выдавая намерение уклониться, потому она торопливо чмокнула его, куда успела. В лоб. «Как покойника».

– Так что и не думай «улизнуть»! Наоборот, пиши, пиши, пиши как можно скорее! Что там, кстати, с продолжением, о котором мы договаривались?

Горенов поднял собачьи глаза и кивнул. Пришлось снова врать.

– Скоро закончу, но… Люда… – он покачал головой – ты не представляешь, как сильно меня тошнит от этого всего.

– Представляю. Вот допишешь… и давай съездим куда-нибудь, отдохнём. Там всё обсудим.

– Куда? – удивился Георгий. – И зачем, я же тебе всё сказал по поводу нас.

Люма улыбнулась. Местоимение «нас» звучало приятно.

– Давай хоть в Верону. Я тебя услышала, это будет сугубо деловая поездка. Мы поедем не ради любви, а ради «Gucci» и прочих глупостей. Как все. Там сможем детально поговорить о твоей «богоискательской» книге…

– Люда, почему там? – он совсем запутался. – Почему не здесь и сейчас? Зачем откладывать? Что изменится после моего очередного детектива? Я тебя не понимаю.

– …Но ты должен учитывать, – Орлова сделала вид, словно заданных вопросов не существует, – что эти «тексты про Бога» не смогут выходить под твоими именем и фамилией.

– Как это?

– Ну, как… Горенов – писатель детективный. Это заблуждение, будто автор может легко менять жанры. Люди привыкли именно к такому тебе, и здесь уже ничего не поделаешь. Представь, если старухи, которые обожают читать твои книги, на свои последние пенсионные гроши купят то, что ты мне оставлял. Издательство не станет браться за такой проект. Не станет рисковать брендом «Горенов». Как минимум тебе придётся надеть «маску», взять псевдоним… Что ты? Расстроился?

Он вовсе не расстроился, скорее был озадачен. Хотя, чего скрывать, и огорчён тоже. Такая простая мысль не приходила ему в голову. Неужели здесь ничего нельзя поделать, и главный труд его жизни обречён нести на себе имя фиктивного человека? А что, если стать кем-то другим? Или, скажем, вступить в брак ради этого? Тогда хотя бы надпись на обложке станет подлинной, за ней будет стоять кто-то живой, а конкретно – он. Допустим, повторно жениться на Наде, и взять фамилию, которую Георгий сам передал ей в своё время. Сменить Горенова на Горенова, а Люме объяснить, что это уже другой, новый Горенов. Вряд ли она согласится…

– Неужели дело только в этом? – он решил притвориться, будто большой проблемы здесь нет, хотя была, и ещё какая! – То есть в принципе ты готова издать книгу, если я просто возьму псевдоним?

– Гошенька… Пока всё равно нет. Давай закончим начатый детектив, а потом вернёмся к этому вопросу, хорошо? Я не могу тебе ничего обещать, но подумаю, – сказала Орлова, стараясь произнести последнее слово как можно более серьёзно и бесстрастно.

– Ты можешь мне пообещать… – Георгий тоже сделал вид, будто услышал не всё из сказанного.

– Гоша, – резко перебила Люма, – я могу тебе пообещать только одно, что моё отношение к тебе… Моё слишком особенное отношение… – она вздохнула. – Что возникшее недопонимание… никак не скажется на дальнейшем. Это всё… Больше я пока ничего не могу. Пойми меня, пожалуйста.

С одной стороны, Горенов ощущал себя на крючке. Поверженной жертвой, которую вдобавок ко всему ещё и взяли в рабство. Но с другой, чувствовал превосходство, глядя на Орлову, как мужчина на доступную ему здесь и сейчас женщину, к которой он категорически не желает прикасаться. Это была победа! Торжество импотента… Георгий смотрел униженно, унизительно и унижающе. Но и в липком взоре Людмилы Макаровны был сколлапсирован похожий букет. Словно кто-то нервно смял две пачки разноцветного пластилина.

На кухне пахло рыбным супом. А если бы теперь она его ещё раз поцеловала? Если бы он сам вдруг обнял гостью? Или если бы выставил за дверь? Двусмысленность и пустота взаимного леденящего ожидания моментально бы испарились, однако не происходило совсем ничего. Они молчали, поскольку сказанного, казалось, более чем достаточно. Ясно, что с сего дня их отношения прежними уже не будут. Миг прошёл, за ним ещё один… Даже если Горенов теперь обнимет, согласится ли Орлова быть любимой тем, кто молчал? Нельзя было молчать! Она же практически отдалась ему, всё объяснила, позвала за границу… В свою очередь, сможет ли теперь Георгий после этого улыбаться, сидя рядом с ней на презентациях?

Оба думали, что просидели в тишине четверть часа или больше. На деле прошла лишь минута, по истечении которой гостья встала и отправилась в коридор собираться.

– Суп, как остынет, убери в холодильник.

Горенов кивнул, Люма будто услышала это.

Она вышла на канал. Крюков, название-то какое… Понятно, что фамилия, но всё равно… Такую просто так не дают… И каналы в честь людей просто так не называют… Хотя бывает ли хоть что-то не просто так, не случайно, а по умыслу, по желанию? Надо же, «Крюков», а такой прямой и короткий.

Прошлое представлялась Орловой чередой нелепостей, несовпадений, нестыковок. Будучи в растрёпанных чувствах, она спешила к площади Труда, размышляя о прямых и коротких волосах Георгия. Людмила Макаровна не понимала, как она могла увлечься этим человеком… писателем… моряком…

Название канала – полнейшая случайность. А может, и нет, ведь, как известно, в Петербурге немало топонимов получили имена людей, причастных к их строительству. Семён Крюков действительно вырыл эту протоку. И только-то? А ты попробуй прокопай такую в начале XVIII века, всего через несколько десятилетий после основания города. Однако, как всегда, Петербург не терпел прямолинейных объяснений и плотно драпировал их легендами. Дескать, жил да был художник Иван Никитин, один из любимцев Петра I. Он учился в Италии, мог там и осесть, но вернулся в Россию и, по сути, основал отечественную портретную школу. Хотя это произошло не сразу.