Андрюхой постоянно стебались с него. Особики мне казались очень мудрыми людьми, потрёпанными опытом и жизнью, но Толя портил всё впечатление своим маргарином[195]. Но надо заметить, в соседних хатах, которые были значительно крупнее наших, тоже сидел особый и строгий режим, среди которых было немало бродяг, и с ними уже было о чём поговорить.

Первым делом я поинтересовался у Доктора за положение в тюрьме. Задавал стандартные вопросы: как зовут положенца, где сидит, кто смотрит за корпусами, какие виды общего есть на этой тюрьме, кто чем занимается из братвы централа? Узнав, что здесь имеется сиротское общее, первой же ночью отогнал туда по дороге больше половины отжатого у Слона мыльно-рыльного, несколько пачек сигарет и свою олимпийку. Давно хотел уделить на сиротское общее, но на малолетке его не было, там итак вечно голяки.

Спросил про порядки в хате, узнал, что тут держат сигареты на баулах как личные вещи, уделяя только «на дубок» и на котёл. Каждый курит своё, а у кого своего нет, берут сигареты с дубка. Мне это единоличие было непривычно, но так как сигаретами я располагал, то не напрягался. После того как уделил пару пачек на дубок, у меня осталось ещё с полблока.

Вечером Андрей сел писать курсовую о том, что я заехал в хату, и отправил её по дороге. После вечерней проверки, Доктор достал мобильник и дал мне позвонить. Своё счастье я описать не могу даже сейчас. Я более чем год сидел без связи, а тут сразу появилась возможность позвонить. Телефон был простенький, но тогда всяких смартфонов ещё и не было. Набрав родителям, сказал, что сижу на Капотне, всё у меня хорошо, и не надо ко мне приезжать сюда на свидания, теперь я буду каждый день на связи. На свидания ходить не хотел, потому что мне всегда после них было тяжело и хотелось на волю. От отца я узнал, что моё дело из прокуратуры передали на рассмотрение в районный отдел.

Вскоре к нам в хату стали поступать звонки с других хат. Со мной вышел на связь Хаттаб. От него я узнал, что тут ещё сидит брат Фаната, и спросил его цифры[196].

Созвонившись с братом Фаната, поинтересовался, как поживает сам Фанат, потому что после того, как он переехал в хату к Левану, мы потеряли с ним связь. Выяснилось, что их уже осудили, но прокурор написал на пересмотр дела. Фанат получил четыре года, его брат четырнадцать лет, а друг брата пятнадцать[197]. Я передал Фанату привет и повесил трубку.

Подъёма на взросляк я не пугался, так как был уже сильно подкован в тюремных порядках, в воровских понятиях плавал как рыба в воде и каждому мог за себя пояснить. Но по опыту привыкший к подлянкам, всё время ожидал какой-то подставы, пока не заехал в эту хату. Тут я сразу влился в коллектив, и внутреннее напряжение как рукой сняло.

Жизнь на взросле

Жизнь на взросле текла совершенно по-другому, нежели на малолетке. В хатах было грязно: полы у нас редко мыл особик Толя, дальняк же был весь загажен, в отличии от малолетки, на которой он блестел. Шнифтовых не было, к тормозам подтягивались в случае какого-либо контакта с легавыми те, кто был на ногах[198], но чтобы шнифтовой подрывался на каждый звук — такого не было и в помине. Понятиям не учили, если бы я поинтересовался у того же Андрюхи за воровское, то он сразу въехал бы в дуба. Из всех тюремных подколов и приколов над зелёными, которых на малолетке было несметное количество, здесь оставалась лишь шутка про ларёк.

В отличии от малолетки, где насущное, а уж тем более продукты питания, были общими, здесь уделялась часть на дубок, часть отгоняли на котёл, а остальное держали на баулах. На малолетке за это загнобили бы и назвали «баульной рожей», но на взросле это было в порядке вещей. За хатным общим грузился обычно смотрящий за хатой. Питались единолично либо семейками. Так как у нас хата была небольшая, то мы питались все вместе и делились между собой, но в больших камерах такого не было. Да и нет на взросле той братской атмосферы арестантской солидарности, которая присутствовала на малолетке. АУЕ было только на словах.

В хате меня поставили тачковщиком, и я стал тусоваться по ночам с Андрюхой, который стоял на дороге. На малолетке я был на ногах полдня и полночи, здесь же перешёл полностью на ночной режим. В мои обязанности входило тачковать все малявы и груза с пометками особого характера, проходящие через хату. На взросле такой груз по дороге проходил гораздо чаще, чем на малолетке: малявы от братвы централа, обращения, курсовые, прогоны от воров, груза с серьезным запретом, типа мобильных телефонов, денег или отравы. Ещё через нашу хату проходила мокрая дорога через дальняк, в котором была предварительно выкачена вода. Мокрая вела на другую сторону корпуса, но пользовались ей редко, только по особому назначению. Регулярно по дороге проходили обращения, оповещающие о дне рождения какого-либо вора, и в честь этого в хате собирали дубок и чифирили. Все обращения и прогоны, как и на малолетке, зачитывал смотрящий, курсовые и поисковые — дорожник.

На малолетке на ночь редко оставляли телевизор, обычно его заставляли выносить на продол, и, когда у нас получалось договориться со старшим о том, что оставляем ТВ на ночь, было замечательное время. Здесь же телевизор круглые сутки был включён, и первое время это было непривычной роскошью. Музыкальные каналы включали редко, но зато смотрели всё остальное: новости, различные ток-шоу и сериалы. Вечером смотрели фильмы и развлекательное ток-шоу по Рен-тв «Голые и смешные», затем показывали совсем откровенные эротические фильмы, после которых обычно выстраивалась очередь на дальняк. Под утро я включал по тому же Рен-тв клипы, так как там часто крутили что-то хоть немного тяжёлое, с гитарками — от попсы меня уже воротило.

Я быстро сдружился с Доктором, он был начитанным, и с ним было о чём поговорить. Сразу поинтересовался у него про его татуировку на плече, выяснилось, что она действительно вольная, бил он её в тату-салоне в Санкт-Петербурге. У Доктора на свободе был друг, профессиональный вокалист и музыкант, который всячески помогал ему в неволе. Изначально, когда я заехал, в хате была одна простенькая мобила, без фотоаппарата. А у Доктора было несколько девушек, с которыми он познакомился уже сидя в тюрьме. На