уехавших на этап. Наконец завели на продол с камерами. В отличии от отремонтированного нового корпуса малолетки, здесь всё было потрёпанное и старое: высокие потолки, сумрачный свет, тёмные, потрескавшиеся стены. Меня подвели к камере с номером тринадцать. «Ну и номерок мне достался,» — подумал я.

Старшой раскоцал дверь камеры, и, когда она открылась, я увидел контингент, с которым мне предстояло сидеть. На одноярусной шконке стоял высокий крепкий парень, по пояс голый, с вольной татуировкой[189] в виде черепа и крысы на плече, на пальме одного из танков лежал паренёк немного старше меня, а за дубком сидел старый седой дед. Я зашёл четвёртым.

Камера была маленькой и узкой с одним единственным окном. Все шконки стояли вертикально у окна. Хата была пятиместная: два односпальных танка у стен и одна одноярусная шконка между ними. Справа от входа в хату находился дубок, над ним на полке стоял телевизор, слева от входа был дальняк с ширмой. В обоих стенах к соседним камерам вели здоровые кабуры, размером с кулак каждая, которые даже не прикрывали.

Войдя в хату, представился, и поинтересовался, кто смотрящий. Высокий парень с татуировкой указал на себя и вышел вперёд. Я сказал, что приехал с пятого централа с малолетки, что сижу за разбой и по жизни всё ровно, только сижу по скиновской теме.

— Да за образ жизни спроса нет, — махнул рукой он. — Только учти, у нас тут один азер сидит, сейчас в ИВС на раскрутку его вывезли, не закусывайтесь с ним.

У смотрящего было погоняло Доктор. Сидел он за семь эпизодов 162 части четвёртой. Четвёртая часть разбоя подразумевала либо особо крупный размер, либо организованное преступное сообщество, либо сопровождалось убийством или причинением тяжких телесных повреждений. Доктор сидел за ОПС. Что примечательно, в те года ОПС (организованное преступное сообщество) и ОПГ (организованная преступная группа) имели разные криминогенные значения. Если суд характеризовал сообщество, как ОПГ, то в довесок ещё вешали статью за бандитизм. А ОПС скорее был отдельным пунктом в уголовной статье.

Доктор был своеобразным разбойником. Грабили они только богатые квартиры, ни одного потерпевшего не избили и даже не повысили голос. Вежливо проходили в квартиру, показывая при этом оружие, общались с потерпевшими только на «Вы». Запирали их на балконе, где один член банды (из-за физических данных обычно это был Доктор) смотрел за ними, а другие в это время обчищали квартиру. Брали в основном деньги и драгоценности. На суде все потерпевшие замечали, что обвиняемые им не угрожали и не применяли физическую силу. Одна дамочка даже умоляла их простить. Влюбилась, видимо.

Доктору было 24 года, и привезли его в Капотню с Бутырского централа. До 22 лет он не пил, не курил, занимался кикбоксингом и был кандидатом в мастера спорта. Потом начал колоться. Начал с мака, с так называемой «черняги», потом перешёл на героин. Наркотики и побудили его заняться разбоем. Несмотря на то, что Доктор был наркоманом, он был в хорошей физической форме. Когда его возили на суд, то надевали наручники и на ноги.

Молодого парня, которому было двадцать лет, звали Андреем. Он был в хате дорожником и сидел по 228 за распространение. Сам он не барыжил, лишь употреблял, а распространял его подельник. Андрей нюхал отраву[190], но не кололся. Он любил тусить по дискотекам и вдыхал тогда модные «спиды»[191]. С его подельником они были друзьями на свободе и вместе шли на дискач. По дороге барыга должен был пересечься с клиентом и отдать ему «вес». Андрей заехал с ним. Во время передачи товара, из засады вылетел Госнаркоконтроль[192] и положил их мордами в землю. Клиент оказался подставным. У Андрея был при себе вес, который он собирался употребить на дискаче, вот и поехал с барыгой по одному делу за распространение.

Барыги по понятиям считались гадами. Барыга что оружием, что наркотиками — торговец смертью. Но если в советское время с них спрашивали, как с гадов, то сейчас, в эпоху капитализма, барыгу чаще всего дербанили на деньги. Уделяет на воровское общее — живёт работягой и его не трогают. Разве только в базары за воровское лезть не может, сразу укажут на его место. Хотя надо отдать должное, в то время были воры, приверженцы старых канонов, которые боролись против употребления отравы среди блатных, а с барыг спрашивали. Один армянский вор, не помню уже, как его звали, приезжая на лагерь, запрещал всем, кто при ответственности, употреблять, а всех барыг объявлял негодяями, которым при заезде в лагерь нужно ломать палками руки и ноги. Такие воры часто писали прогоны по тюрьмам о запрете тем, кто при ответственности и идёт по воровской жизни, употреблять отраву. Но таких жуликов было немного. В воровском укладе, который является основой воровского закона, переписанным жуликами после перестройки, сказано, что «кайфовать» можно при условии, что это не вредит общему. Поэтому многие смотрящие и блатные травились, особенно в Москве. Бутырка, по словам самого же Доктора, была одной из самых наркоманских тюрем Москвы. Отравы там было навалом. На Капотне больше бухали, и первое время его кумарило[193], пока он не наладил контакты со смотрящим за кичей, через которого стал мутить наркоту. Но вернёмся к Андрею. Сам Андрей сидел порядочным, а его подельник сидел на новом корпусе Капотни, и, уделяя там на воровское общее, жил нормально.

На Капотне, как и на пятом централе, были старый и новый корпус. На новом корпусе в основном сидели первоходы и коммерсанты, так как там были более комфортабельные хаты. На старом корпусе сидел в основном строгий и особый режим. И Андрей, и Доктор были в тюрьме в первый раз, но по их статьям им светило выше десяти лет строгого режима, поэтому их посадили на старый корпус. Меня посадили туда же, потому что я был с малолетки, а те, кто прошёл малолетку, прожжённей многих взросляков. Мусора опасались, что малолетка будет цепляться к первоходам, сжирать их на словах и разводить на вещи и деньги, и поэтому сажали на централе к строгачам.

Третьим арестантом в нашей хате был особик[194] Толя. В сумме Толя отсидел за свою жизнь лет тридцать из пятидесяти прожитых. Сидел он пятый раз и в этот раз залетел за нарушение испытательного срока. Его осудили условно за кражу, но Толяну лень было отмечаться, и условный срок поменяли на реальный. Толян был неразговорчив и вечно ворчал. Доктор с