– Перечисли.

Вилли возвёл очи горе и со вкусом забарабанил:

– Возмещение имущественного вреда включает в себя возмещение заработной платы, пенсии, пособия, штрафов и процессуальных издержек, конфискованного или обращённого в доход государства имущества, сумм, выплаченных за оказание юридической помощи, – и иных расходов.

– Вилли, что случилось с вашим разноглазым?

– Фу, – сказал Вилли. – Почему сразу «случилось»? Разве дело заводили?

– Вот я и пришёл спросить.

– Отвечаю: не заводили. Дела не было – эрго, ничего не было. Посмотри, – он хлопнул по папкам, – вот это было; так было, что не отменишь. Даже если пожар, – он повысил голос, отвечая моему вопросительному взгляду, – даже если налёт! За-до-ку-мен-ти-ро-ва-но. Сжечь архив можно, а переписать – нет. Уничтожить, но не изменить, не отменить, не перекроить и не перекрасить. Кстати, у меня тут рапорт лежит. Об обнаружении признаков преступления. – Вилли привычной рукой переворошил бумаги и выхватил одну. – «Докладываю в соответствии… так-так… четверо граждан провинции Автово, перечисляются… доставлены в больницу, число, время…» «Скорую», увы, вызвали, – поднял он на меня глаза. – А у них строго с отчётностью. Теперь что зафиксировано… Зафиксированы тяжкие и средней тяжести. Причинение вреда здоровью – у нас за это статья, Разноглазый. Так себе статейка… Ну тем не менее.

– Не понимаю, при чём здесь…

– А взгляни.

Пострадавшими гражданами оказались Лёша Пацан с товарищами. Кто-то избил членов ОПТ расчётливо и беспощадно.

– Согласен, – сказал Вилли, – у нас культурная жизнь не совсем на подъёме. Есть, есть претензии по форме и существу, особенно что касается этих пацанских верлибров. Но зачем же писателей лупить? Я вот слышал, что и городской отлёживается. Эпидемия какая-то. Будто бродит по родной стране маньяк и дробит искусстве челюстно-лицевую область. Её этим не улучшишь.

– Всё-таки насчёт разноглазого…

– А ещё труп этот, – перебил Вилли. – Мы когда личность установили, натурально обомлели. Ведь такие версии возникают – прямо-таки опасные с политической точки зрения.

– Вилли, это ерунда.

– Но ты тогда промолчал.

– От страха, исключительно от страха. Ну и я ведь знал, что ты узнаешь.

– Да, на свою голову. – Вилли вздохнул. – Глупо подозревать тебя и Молодого в уголовном преступлении. Тем более, гм, убийстве. Потому что, даже если оккупационное руководство идёт на убийство, это будет не уголовное преступление, а государственная необходимость.

– Вилли…

– Упаси Господь сказать дурное слово про оккупацию. Мы люди бездуховные, но всё равно понимаем: геополитика там, империя… а то кто б ради собственного удовольствия попёрся нашу дыру, того, оккупировать… И всё-таки во всём, Разноглазый, должен быть порядок. У прокуратуры – кражи да разбой, у вас – судьбы Родины. А если под видом судеб писателей мордовать да косарям мозги выпускать на свежий воздух, то что начнётся? Я вроде как в уголовщине разбираться начну и с маху в судьбы сунусь, а вы, что тоже прискорбно, соскочите с судеб в самый банальный УПК.

– Вилли!

– Ну, я без намёка, – закивал Вилли. Его сияющий наглый взгляд что-то безостановочно искал в моём лице. Он не взирал в упор – даже для автовских следователей это было бы чересчур, в упор смотреть на разноглазого, – но, взглядывая мельком, искоса, с одного боку, с другого, позволял себе медлить, задумываться – и тогда быстрый цепкий взгляд превращался в долгий отрешённый.

– Если дело не заводили, может, он свидетелем где-нибудь проходил?

Вилли не стал отвечать, но смеясь и отмахиваясь уткнулся в свою писанину. Что, собственно, и было ответом.

– Вилли, ты из-за этой облавы сердишься?

С облавой вышла ожидаемая незадача. Бойцы Молодого и гвардейцы всю ночь прочёсывали улицы, шалманы и дома мирных граждан, а в улове у них оказались рвань, пьянь, вздумавший качать права фельдшер и пара портовых грузчиков, чьи рожи и строение черепов не понравились Молодому – который в качестве физиогномиста и френолога оскандалился ещё сильнее, чем в роли ответственного политика, отметелившего мимоходом литературных деятелей из ОПГ.

Обыватели сперва опешили, но, увидев, что жертв и разрушений нет, стали смеяться.

Здесь всё проходило по касательной, серьёзные притеснения и дурацкие выходки, и гражданин, что бы с ним ни сделали, только отряхивался и бежал дальше – если продолжали служить ноги. Автовские сами не знали, что нужно изобрести, чтобы по-настоящему их унизить, взбесить, спровоцировать, – и не стремились выяснять, подкоркой понимая, что широкий народный протест – сюрприз похлеще выборочных репрессий.

– Нет, Разноглазый, не сержусь. Люди постоянно делают глупости. – Он закурил новую сигарету, зажигая её от старой. – И уже хорошо, если в процессе себе навредят больше, чем другим. Как говорится, кво вадис, то есть куда прёшь. Зачем тебе наш разноглазый? Даже если ты его найдёшь… если найдёшь… Поверь, он больше не работает. Он хуже, чем никто. Вам не выйти через него на убийцу.

– Ты-то сам как на него выйдешь?

– Оперативно-розыскная работа, – сказал Вилли, жмурясь, – это вовсе не с облавами бегать, ужас наводить. – Морда его стала расплываться в сладкой улыбке. – Хм. Да. Тётя Зина тёплых подштанников недосчиталась, уже заявление принесла.

– Ты обвинишь Молодого в краже подштанников?

– Тёплых подштанников, Разноглазый, тёплых. Так вот, оперативно-розыскная работа – это опрос, наведение справок, сбор образцов и их сравнительное исследование, изучение предметов и документов, наблюдение, осмотр помещений, зданий, сооружений, участков местности и транспортных средств, контроль почтовых отправлений, оперативное внедрение, оперативный эксперимент и, наконец, отождествление личности.

– Соберёшь, значит, гору макулатуры, и каждый на каждой странице тебе солжёт.

– Ну, участки местности и предметы – вряд ли…

– А люди?

Вилли дружески обозрел потолок и даже помахал ему сигаретой. Тихим салютом полетел пепел.

– Разноглазый, пойми главное: когда лгут все, правда сама собой выплывает наружу. Ты видишь противоречия… Находишь нестыковки… Нестыковки в документах нужно искать, а не тень по притонам!

Всё это время слабо верещал уместившийся на подоконнике между двумя башнями разбухших папок радиоприёмник. Шёл очередной эпизод «Саги», и – стоило замолчать и прислушаться – лукавые голоса, как всегда, что-то замышляющие, перенесли нас в мир не менее уродливый, но куда осмысленнее.

– Хочешь пари? – спросил Вилли. – Быстрее вашего найду, докажу и покараю. И без вашей помощи.

– Принимаю, – сказал я.

Молодой и Добыча Петрович пили чай в конторе. По привычке я остановился за дверью, но меня тут же почуяли.