Юрченко, похоже, успокоился. Может быть, в этом сыграла роль его недавняя поездка в Неваду. Мы гуляли с ним под нежарким октябрьским солнцем вдоль пруда на участке в Ковентри. В то время он проявлял большой интерес к бобровой запруде, за которой наблюдал в последние месяцы, и после ланча предложил мне прогуляться туда и посмотреть на нее. Ланч был в стиле Юрченко: вареные куриные грудки и морковь. Он по-прежнему готовил сам, как если бы был смертельно болен, и никак не мог продвинуться дальше куриных грудок и телячьего языка. Осмотревший Юрченко американский врач констатировал, к великому его изумлению, что у него не было рака желудка и его не ждали смерть и воссоединение с матерью.

За ланчем Юрченко рассказал мне историю Владимира Ветрова, работника научно-технической разведки КГБ, пять лет назад инициативно предложившего свои услуги французской разведке. Через полтора года его новой карьеры он был арестован за бессмысленное убийство в одном из московских парков. За это преступление Ветров был осужден на 12 лет лишения свободы, однако через несколько лет после вынесения приговора было установлено, что Ветров не только убийца, но и шпион, работавший на французов под псевдонимом «Фэйруэлл»[31]. Юрченко считал, что Ветров выдал себя в письмах к жене или, возможно, был разоблачен тюремным осведомителем. Юрченко не был уверен, какая версия больше соответствовала действительности, так как в разное время он слышал оба варианта.

После изобличения Ветрова как шпиона ему было приказано написать полное признание. Он возвратил следователям КГБ в Лефортово блокнот со своим «признанием», который был полностью исписан мелким почерком. Когда первый заместитель начальника управления «К» генерал Сергей Голубев ознакомился с записями Ветрова, то обнаружил, что это была самая яростная атака на КГБ, когда-либо рождавшаяся внутри этой организации.

По словам Юрченко, Голубев несколько раз прочел написанное Ветровым обвинение и решил просто закрыть его в своем сейфе. Юрченко рассказал, что, подвергая КГБ уничтожающей критике, Ветров в то же время всячески превозносил французов и в целом Запад. Голубев был сторонником жестких мер — несколько месяцев назад он возглавлял группу, которая допрашивала Гордиевского, а за шесть лет до этого был причастен к печально известному убийству отравленным зонтиком болгарского эмигрантского писателя Георгия Маркова — и решил, что признание Ветрова никто не должен видеть. Однако информация об этом признании все-таки просочилась, так же как и рассказ о том, как Ветров шел на казнь без каких-либо признаков раскаяния или страха.

Теперь, двигаясь вдоль озера с тросточками, сделанными Юрченко из прутиков, я решил сказать перебежчику из КГБ, почему приехал к нему без предупреждения.

— Алекс, я уже говорил тебе, что дам знать, если в прессе появится что-то неприятное.

Юрченко насторожился.

— Какие-то еще неприятности, Том?

— Да, Алекс. Еще неприятности. Об Артамонове.

В этот момент бобер вынырнул из воды около своей хатки там, где из озера вытекал небольшой ручей.

— Том! Видишь его?

И в следующее мгновение полковник КГБ затих так же быстро, как оживился при виде бобра.

— Том, что это за неприятность об Артамонове?

— Я уже говорил, что мы попытаемся скрыть от прессы то, что узнали от тебя о смерти Артамонова. Но сейчас я узнал, что через неделю это появится в газетах.

— Почему? — спросил Юрченко, ничем не показывая своих чувств.

— Из-за наших законов. Вдова Артамонова предъявила иск правительству Соединенных Штатов, и у нас нет иного выбора, как информировать ее и ее адвоката о том, что ты нам сообщил.

— Когда вы это сделаете?

Я был поражен спокойствием, с которым Юрченко воспринял эту новость: я ожидал более драматической реакции.

— Вчера в Пентагоне я встречался с представителями министерства обороны и ФБР. Адвокаты всех трех ведомств пришли к выводу, что теперь, когда ты дал нам полную картину, мы должны проинформировать жену Артамонова и ее адвоката. Это надо сделать сейчас. Выбора нет.

— Что я должен делать в этой связи? — вопрос Юрченко прозвучал странно.

— Не понимаю, Алекс.

— Должен ли я выступать в вашем суде по делу Артамонова?

— Пока нет. Мы ищем возможности разрешения этой проблемы. Пока еще ничего не решено.

Я надеялся, что мои слова звучат убедительно, поскольку вопрос о возможном выступлении Юрченко в суде был еще далек от разрешения. Но можно было с уверенностью сказать, что через несколько дней пресса взорвется всей этой неприглядной историей: похищение в Вене, усыпление хлороформом и мощная инъекция снотворного для перевоза через границу Чехии. И последовавшая за этим паника, когда работники КГБ привезли Артамонова на территорию дружественной Чехии и обнаружили, что он перестал дышать. Безрезультатные попытки оживить его с помощью искусственного дыхания (один сотрудник КГБ вливает в рот Артамонову коньяк, другой делает инъекцию адреналина). Все понимают, что Николай Федорович Артамонов мертв. И наконец, подробности маскировки случившегося, включая ложь советского генерального секретаря двум американским президентам. Все это через несколько дней будет на страницах газет, а тот, на ком будет сфокусировано внимание, оставался спокойным и, похоже, стойко воспринимал происходящее.

— Ты мне скажешь, когда сообщат его жене?

— Я сам тебе позвоню.

Лицо Юрченко опятьосветилось.

— Смотри, Том. Бобер!

Возвращаясь на машине в Вашингтон, я думал, что мне следует радоваться, что Юрченко так спокойно воспринял новость о предстоящей огласке дела Артамонова. Но радости почему-то не было.

В 1959 году в возрасте 31 года Николай Артамонов был самым молодым командиром эсминца советского Балтийского флота. В Гданьске, а его корабль патрулировал в районе этого польского порта, Артамонов познакомился с красивой молодой студенткой стоматологического училища, полькой Бланкой Евой Горой. Николай и Ева решили бежать вместе и, в конце концов, остановили свой выбор на Соединенных Штатах. Артамонов решил захватить катер со своего эсминца и на нем вместе с Евой по Балтике бежать в Швецию. Это им удалось, и они никогда об этом не жалели. В Ленинграде у Артамоноваостались жена и сын.

После бегства Артамонова на Запад ЦРУ его опросило, легализовало в США как Николая Георгиевича Шадрина и подыскало ему работу в Разведывательном управлении Министерства обороны США (РУМО) в качестве аналитика по советскому военноморскому флоту. Приговоренный в Советском Союзе за измену Родине заочно к смертной казни, Шадрин вскоре хорошо вписался в жизнь американского пригорода.

Все изменилось в 1966 году, когда контрразведывательное подразделение КГБ, в задачу которого входил розыск изменников, отметило его появление на одной из лекций в Вашингтоне, где он уже пользовался репутацией серьезного аналитика советской военной мощи. КГБ начал многоходовую операцию, имевшую своей целью сначала заставить Шадрина работать против ЦРУ, а потом вывезти его в СССР, чтобы он выступил там с осуждением ЦРУ и загнивающего Запада. Полковнику КГБ Игорю Кочнову поручили сделать подход к Шадрину и передать ему письма от бывшей жены и сына, чтобы склонить его на свою сторону. Кочнов подошел к Шадрину в одном из супермаркетов Виргинии, тот сделал вид, что заинтересовался контактом, но тут же информировал ЦРУ Управление попросило его попытаться убедить советских представителей, что он готов стать советским шпионом. Теперь он будет тройным агентом.