И мы этим спаслись. Потому что папа поздно приходил домой, и с нами могло случиться самое страшное.

А как папа грузина спас! Один раз он вернулся домой и принес мешок. А там – человек. «Я, – говорит папа, – его на вокзале нашел. Умирал. Его ограбили, он сюда в командировку приехал». Замерзший весь был.

Мама его раздела, выкупала, накормила. И он несколько месяцев у нас жил. Потом папа ему какое-то дело доверил, но он подлец оказался, нечестно поступил. И папа его выгнал.

Наконец в 1935 году нам позволили вернуться в Грузию.

Первым делом родители поехали в Абхазию, хотели показать ее мне и Георгию. Мы были в Сухуми, видели дом светлейшего князя Георгия Шарвашидзе.

Мне было всего девять лет, но я очень хорошо запомнила ту поездку. Мы зашли в дом светлейшего князя, на фронтоне которого сохранилась сделанная им надпись «Villa Chemi» – то есть «Моя вилла». Всего одной буквы «L» в ней не хватало, она отвалилась. В доме Георгия Шарвашидзе тогда были устроены коммунальные квартиры.

В это время в Англии еще была жива сестра светлейшего князя, баронесса Мейендорф. Но, конечно, никаких отношений с ней мы поддерживать тогда не могли.

В Сухуми мы сделали несколько фото. На одной из них на мне белый берет. Помню, как я капризничала – надевать берет или нет.

Как оказалось, это была наша последняя поездка вместе с папой.

Мы приехали в Тбилиси. Тогда он еще назывался Тифлисом, город переименовали только год спустя, в 1936-м.

Поначалу жили на улице Грибоедова, 24, у сестры папы. В одной комнате нас было восемь человек.

Надо было искать свое жилье. Родителям показали квартиру на улице Дзержинского, 1, им ее продавал некий Тоидзе. Там было три комнаты, но в последний момент Тоидзе отказался уезжать из третьей комнаты, хотя деньги взял за всю квартиру целиком.

* * *

ИЗ ДНЕВНИКА БАБО ДАДИАНИ:

«Что было делать – мы стали жить в двух маленьких комнатах. Где увидели много горечи и слез. Но была и радость, ведь мы были вместе. Мы смирились с судьбой.

Сделали ремонт, постелили ковры. Нас не забывали друзья. Комнаты были полны лучами солнца и радости.

Энергия Алеши, его честный труд давал нам возможность жить хорошо и делать добро другим…

…Очень часто, как тень, за мной ходит мысль о наших. Там, за границей, мои близкие и мои родители, наверное, так скучают по здешним местам. А я смотрю на эту сказочную красоту в Бакуриани, и сердце умирает.

Вспоминаю Константинополь. Несмотря на полную радости и беззаботности жизнь в Турции, я вспоминала там Бандзи, Сухуми, Кутаиси, Тбилиси».

* * *

Мы жили в Тбилиси, а отдыхать ездили в горы. Как-то мы были в Бакуриани вместе с семьей будущего знаменитого грузинского поэта, автора «Тбилисо» Петре Грузинского, которого в детстве называли просто Тезико.

Дома в Бакуриани были в основном деревянные. На их стенах и писал свои стихи Петре. Иногда даже на туалетах писал. Причем, как правило, эти стихи были очень длинные. Его мама Тамара говорила мне: «Татули, вот тебе карандаш и тетрадь, иди и перепиши стихотворение Тезико».

В конце концов мне так это надоело, что я подошла к Петре и строго сказала: «Если ты напишешь еще хоть одно стихотворение, я тебя убью!»

А в Абастумани я встречала Якова Джугашвили, старшего сына Сталина. Когда мы выходили играть в волейбол, через забор с соседней дачи к нам перелезал молодой мальчишка. Такой румяный, пухлый, очень простой. Мы знали, что это Яков. Он играл с нами, а через пару часов за ним приходили охранники и вежливо просили вернуться домой.

Много лет спустя в Тбилиси я видела и Василия Сталина, у него в Опере была своя ложа.

Со Светланой не виделась ни разу, хотя в восьмидесятых годах она и жила какое-то время в Тбилиси.

Когда она только приехала в Грузию, ей тут же дали квартиру в доме работников ЦК, закрепили машину с водителем. А чтобы Светлане не было скучно, к ней посылали Майю Кавтарадзе и Этери Гугушвили. Они должны были сопровождать Аллилуеву.

Спустя годы в газетах начали писать, что генералы КГБ Майя Кавтарадзе и Этери Гугушвили развлекали Светлану Джугашвили. Майя потом говорила: «Я, оказывается, генерал КГБ. Поосторожнее со мной». Говорила в шутку, но была, конечно, оскорблена подобными обвинениями.

Мне Светлана была совершенно неинтересна, и я никогда не ставила себе целью увидеть детей Сталина.

Я и мать его не помню, хотя, когда Кеке Джугашвили умерла, мне было уже 12 лет. Я запомнила ее похороны. Процессия шла мимо нашего дома. Я вышла на балкон и увидела массу венков. Но в первую очередь почему-то вспоминается грохот десятков сапог, марширующих по мостовым Тифлиса. Ведь Кеке хоронил весь НКВД Грузии.

Ее могила находится в Пантеоне на горе Мтацминда. Люди потом возмущались, почему рядом с великими Важей Пшавела, Ильей Чачвавадзе и Акакием Церетели положили мать Сталина.

Он сам на похороны не приехал, ему было не до этого.

К Сталину, как ни странно, многие относятся хорошо. Такое случается даже в семьях репрессированных. Говорят о том, каким Сталин был великим и как умело правил огромной страной.

Да он потому и правил, что сумел насадить жуткий страх, который парализовал волю миллионов. Я лично слышала историю, которую рассказал близкий друг Сталина. Они, тогда ученики семинарии, как-то пришли купаться в Куру. Так как вода была холодной, несмотря на май, то ребята стали просто во что-то играть.

А на другой стороне реки на только что взошедшей зеленой траве паслись коровы. Вокруг одной бегал теленочек маленький – отбежит, пощиплет траву, возвращается к матери и так по кругу. Сталин смотрел-смотрел на это, а потом разделся, переплыл реку, схватил теленка и все ноги ему перебил.

Это ли не варварство? Вот вам и великий Сталин…

В Тбилиси я пошла в школу.

Окна моего класса выходили на здание КГБ. Как-то во время урока, когда учительница вышла, я высунулась в окно и закричала нашей знакомой, которая печатала расстрельные списки: «Что, много печатаете?» Та аж растерялась от удивления. Мама меня потом ругала: «Неужели ты не понимала, что могла подвести ее?»

…Один арестованный рассказывал мне, как во время допроса следователь отвлекся на что-то, и он успел подбежать к окну и взглянуть на город. В это время по улице, оказывается, шла я. В сиреневом пальто, в шарфе. Он так точно описал меня. Потому что я стала для него знаком того, что жизнь продолжается…

Мама мечтала, чтобы я научилась играть на фортепиано. У нас инструмента не было, и я ходила заниматься к маминым подругам – то к Чуте Эристави, то к Кетусе Месхишвили. Кетуся жила в одном доме с театральным художником Сулико Вирсаладзе…

Заниматься музыкой я терпеть не могла. И просила сына Кетуси через несколько минут после начала занятия войти в комнату и сказать недовольно: «Ну вот, опять она бренчит! Наигралась, может быть? Хватит уже?»