* * *

В те дни стало известно о трагической судьбе близкой подруги семьи Дадиани – Ольги Сванишвили.

Как и тысячи ее соотечественников, в 1921 году Ольга Сванишвили уехала из Тбилиси в Батуми, чтобы оттуда бежать в Турцию.

В Константинополе Ольга вместе с мужем, Акакием Сванишвили (сама она была урожденной Гомартели), богатым предпринимателем, смогли достойно устроиться.

Сванишвили была знаменита своей красотой и тонким вкусом. На состоявшемся в Италии в 1917 году конкурсе Ольга получила золотую медаль за самое красивое платье.

Она была душой любой компании – умела поддержать беседу, хорошо разбиралась в музыке. И хотя особого голоса у нее не было, любила напевать. Особенно ей удавался «Константинопольский вальс», под который она вместе с подругами часто танцевала.

Полюбоваться кружащимися в танце красавицами собиралась не только эмиграция, но и дипломатический корпус, аккредитованный в Турции.

Еще в Тифлисе в нее был влюблен поэт Паоло Яшвили. Ольга на его ухаживания никак не реагировала. И тогда обиженный Яшвили сочинил четверостишие:

Ангорской кошки дикий взгляд

И прелесть Иверской мадонны.

Но все манеры говорят,

Что вы, мадам, из Зэстафони.

Он прочел эту эпиграмму при большом скоплении публики. Но Ольга отреагировала на нее лишь улыбкой. Тем более что из стихотворения было ясно, что «кошка» вряд ли могла быть «мадонной». Что же касается маленького провинциального грузинского городка Зэстафони, то в нем Сванишвили и вовсе ни разу не бывала.

Ольга не была царских кровей, но манеры у нее были воистину царские. «Мы, тогда совсем еще молоденькие девочки, даже стремились подражать ей, – вспоминает Татули Гвиниашвили, дочь лучшей подруги Ольги Сванишвили, – старались так же, как тетя Оля, открывать двери и с императорской грацией входить в комнату…»

Однако, несмотря на внешнее благополучие эмигрантской жизни, Ольга с супругом смогли выдержать в Турции всего несколько месяцев. Тоска по Родине заставила их вернуться в Грузию. Которой теперь правили большевики…

Выдающаяся красота Ольги по-прежнему заставляла говорить о ней всех, кто ее видел. Однажды Сванишвили, идущую по улице, увидел новоявленный хозяин Грузии Лаврентий Берия. Он немедленно приказал доставить к нему молодую женщину и тут же, прямо в своем кабинете, предложил ей стать его любовницей. Ольга ответила отказом.

«Наверное, ты хочешь сохранить себя для мужа?» – усмехнулся Берия. И красавица была арестована.

В тюрьме Метехи с ней «работал» лично Берия. Поняв, что Сванишвили не собирается идти ему на уступки, он вывел Ольгу… на расстрел.

Как полагается, поставил женщину к стенке и принялся стрелять в нее. Первая пуля попала в стену чуть левее головы Сванишвили, вторая – чуть правее, третья – чуть выше.

В конце концов камеру, где происходила эта сцена, огласил громкий хохот жертвы. Ольга Сванишвили потеряла рассудок…

К этому времени у нее росли уже две дочери, которым было не суждено больше увидеть свою мать. Они пребывали в уверенности, что Сванишвили казнили. Тем более что их отец в 1937 году был расстрелян.

…В конце сороковых годов прошлого века на перроне российского города Орла остановился поезд, везущий гуманитарную помощь из Америки. Внимание одного из американских офицеров, находящихся в этом составе, привлекла странная женщина, которая подметала перрон. Одета она была в старый, поношенный ватник, а на голове у нее была пилотка из свернутой газеты. Но не одежда заставляла обратить на нее внимание, а красивая песня, звучащая из ее уст.

– Кто вы? – спросил женщину офицер, спустившись из своего вагона.

– Я? – Подметальщица удивленно взглянула на человека в форме и стянула с коротко остриженной головы пилотку из газеты. – Оля Сванишвили.

В офицере она не узнала своего знакомого по Константинополю. Тот тоже не нашелся, что сказать. Бывшие знакомцы молча посмотрели друг на друга и разошлись. Американец вернулся в вагон. А женщина продолжила напевать. Над перроном вновь зазвучал «Константинопольский вальс»…

* * *

ИЗ ДНЕВНИКА БАБО ДАДИАНИ:

«Проходит время. Не видно конца нашим горечам, и спасения тоже не видно. Ночи напролет стояли возле тюрьмы, а когда прогоняли, ходили кругами по улицам и снова возвращались. После бессонных ночей было ощущение, что ты в огне.

В один из дней пришел к тюрьме Георгий и протянул мне бумагу. На ней почерком только что научившегося писать человека было написано, что нам снова приказывали освободить квартиру.

Только я пришла и сняла платье, чтобы переодеться, в квартиру ворвались четверо: «Немедленно освободите квартиру».

Я попросила время, чтобы хотя бы надеть платье.

«Нет, немедленно уходите!»

Наверное, у Алеши плохи дела, если со мной так зверски обращаются.

Нас переселили в Театральный переулок, 4. Это было здание бывшей гостиницы. Поселили на семи метрах в коридоре без окна. На них я разместила детей, а для меня места уже не осталось. Три года спала на балконе, зимой снег падал на мое одеяло.

Детей выгнали из школы как детей врага народа.

Жизнь была такой невыносимой, что я стала ходить по судам – нас трое, а мы живем на 7 метрах.

Оказалось, что у вселившегося в мою квартиру Зерагии не было ордера, он вселился незаконно.

Мне посоветовали поехать в Москву к Берии.

Я знала Марту Берия, его мать, с которой мы встречались в соборе Сиони.

Тогда пять или шесть женщин ходили на службу, было такое время. Эта старая женщина пыталась быть незаметной, стояла в дальнем углу с покрытой головой. Очень редко подавала голос. Если кто и разговаривал с ней, была я и одна женщина.

Я тогда была молодой. И калобатони Марта меня очень жалела. Знала, что моего мужа два года как арестовали и двое детей были как бездомные.

Она говорила: «Мне тебя жалко, но я ничего не могу сказать Лаврентию. Не имею права. Молись. И проси Бога – Он тебе поможет».

Но я все-таки написала Берии. Он согласился принять меня.

В Москве долго не могла найти нужное здание. Спросила у прохожих, как попасть на Лубянку.

«Туда попасть очень легко», – с грустной улыбкой ответили они мне и указали на нужное здание.

И вот я сижу в большой комнате, и тысячи мыслей в голове: «Зачем приехала? Почему бросила своих детей? Там я спаслась от ареста, а здесь своими ногами пришла к самому Берии!»

Вдруг представила – что, если меня оставят здесь!

Вокруг были шкафы с книгами. Вдруг один шкаф открывается, и из него выходит мужчина с бумагами. Это был Петре Шария, правая рука Берии.