— Ясно, что я не впервые вляпалась в дерьмо, несчастная ты дурында!

Злая насмешка была в ее голосе, презрение и отчаяние. Жозефина никогда не слышала, чтоб сестра говорила таким тоном. Но ее встревожил еще один оттенок в речах Ирис — нотка зависти. Еле уловимая, незаметная, тихая такая, фальшивая нотка. Ирис ей завидует? Это невозможно, подумала Жозефина. Невозможно! Она разозлилась на себя за такие мысли и попыталась оправдаться:

— Я помогу тебе! Я найду историю, которую ты сможешь рассказать… В следующий раз, когда ты встретишься с издателем, ты сразишь его наповал своим знанием средневековой культуры.

— Вот как? И каким образом я это, по-твоему, сделаю? — спросила Ирис, давя вилочкой очередной кусок пирога.

Она не съела ни крошки, подумала Жозефина. Просто разделила торт на кусочки и разложила по тарелке. Она не ест, а уничтожает пищу.

— Как я могу с моим-то невежеством поразить своими познаниями культурного человека?

— Послушай! Ты ведь знаешь историю Роллона, предводителя норманнов, который был таким высоким, что когда ехал на лошади, его ноги волочились по земле?

— Ни разу не слышала.

— Это был неутомимый странник и отважный мореплаватель, родом из Норвегии. Одно его имя внушало ужас. Он проповедовал, что Рай ожидает только воина, погибшего в бою. Это тебе ничего не напоминает? Да про такого персонажа можно написать целый роман. Это он основал Нормандию!

Ирис пожала плечами и вздохнула.

— Боюсь, я не сильно преуспею. Я ничего не знаю про ту эпоху.

— Или можешь сказать ему, что название романа Маргарет Митчелл «Gone with the wind» взято из поэмы Франсуа Вийона…

— Неужели?

— «Все ветер унесет с собой…» Это строчка из баллады Франсуа Вийона.

Жозефина была готова на все, чтобы вызвать у сестры улыбку и прогнать с ее лица мрачное, враждебное выражение. Была готова скакать, как коза, опрокинуть себе на голову тарелку с яблочным пирогом, лишь бы та улыбнулась, лишь бы в ее глаза вернулась чудная синева, лишь бы убрать заливавшую их чернильную тьму. Она начала рассказывать, простирая руку ввысь, на манер римского трибуна, выступающего перед толпой:

Где властелины Византии?

Где королей французских род,

В сравненье с коими другие

Владетели корон — не в счет…

— …Ну и так далее.

Ирис слабо улыбнулась и с любопытством поглядела на сестру.

Жозефина преобразилась. Она вся словно светилась изнутри, что придавало ей неизъяснимое очарование. Внезапно она стала иной, ученой, знающей, уверенной в себе, нежной и пылкой. Как же она отличалась от Жозефины, которую Ирис знала всю жизнь! Ирис бросила на нее завистливый взгляд, очень быстрый, но Жозефина успела его заметить.

— Вернись на землю, Жози! Плевать им на твоего Франсуа Вийона!

Жозефина замолчала и вздохнула:

— Я лишь хотела тебе помочь.

— Знаю. Очень мило с твоей стороны… Ты славная, Жози. Чокнутая, но славная.

Вернулись на исходную позицию. Я опять простофиля, не более того. А ведь я правда хотела помочь. Ну что ж, тем хуже.

Тем хуже для нее.

Однако была ведь в ее голосе досада, был этот отзвук зависти, она услышала его, точно услышала! Два раза за несколько секунд! Не такое уж я ничтожество, если она мне завидует, и не такая уж дура. И, между прочим, яблочный пирог я не заказала. Уже похудела, наверное, граммов на сто…

Жозефина гордо выпрямилась и победоносно оглянулась. Сестра завидует мне, завидует! Есть у меня что-то такое, чего нет у нее, но что ей хотелось бы иметь! Это можно было прочесть в ее внезапно блеснувших глазах, в изменившемся на долю секунды голосе. И вся эта роскошь, все эти пальмы в горшках, беломраморные стены, голубоватые блики в застекленных проемах, женщины в белых пеньюарах, что грациозно потягиваются, позвякивая браслетами — мне на это наплевать. Я бы не поменяла свою жизнь ни на чью другую. Отправьте меня в десятый, одиннадцатый, двенадцатый век! И я оживаю, приободряюсь, и вот я уже на коне, за спиной Роллона-Великана, и, обхватив его за пояс, мчусь вместе с ним… Я сражаюсь бок о бок с ним на нормандском побережье, помогаю ему расширить его владения вплоть до бухты Мон-Сен-Мишель, я усыновляю его незаконного отпрыска, воспитываю его, и он становится Вильгельмом-Завоевателем!

Она услышала, как трубы поют на короновании Вильгельма, и зарделась.

Или же…

Я Арлетт, мать Вильгельма… Я стираю белье в источнике у обрыва, как вдруг Роллон, Роллон-Великан, видит меня, похищает, женится на мне, и я рожаю от него сына! Из простых прачек — почти в королевы.

Или еще…

Она приподняла край пеньюара, словно бальное платье в реверансе.

Я Матильда, дочь Бодуэна, графа Фландрского, которая вышла замуж за Вильгельма. Мне нравится история Матильды, она очень романтична. Матильда любила Вильгельма всю жизнь, до самой смерти! Для того времени — редкость. И он ее любил. Они построили в Кане, что в Нижней Нормандии, два больших аббатства: аббатство Мужчин и аббатство Дам, чтобы возблагодарить господа за свою любовь.

Да, уж мне-то было бы что порассказать издателю. Десятки, тысячи историй! Я сумела бы поведать их так, чтоб он услышал и звуки труб, и стук копыт, увидел кровь и пот сражений, и губы, дрожащие в ожидании первого поцелуя… «О, сладость поцелуев, предвестников любви!»

Жозефина вздрогнула. Ей захотелось открыть свои тетрадки, зарыться в записи, вновь окунуться в прекрасную, милую ее сердцу, историю ушедших столетий.

Она посмотрела на часы и решила, что пора возвращаться домой. «Меня ждет работа…» — сказала она, вставая.

Ирис подняла голову и бросила мрачное: «А-а…»

— Я заберу девочек… Не волнуйся. И спасибо за все!

Она поспешно ушла. Прочь из этого места, где все, буквально все вдруг показалось ей пустым и лживым.

— Собирайтесь, девочки! Идем домой! И не спорить!

Зоэ и Гортензия не стали спорить, вылезли из воды и направились в раздевалку. Жозефине казалось, что она выросла сантиметров на десять. Она шла, пританцовывая, царственно ступая по белому пушистому ковру, заглядываясь в зеркала на свое отражение. Эге-гей! Несколько кило долой, и я будет неотразима! Эге-гей! Ирис воспользовалась моими знаниями, чтобы блеснуть на парижском приеме! Эге-гей! Если бы меня попросили, я написала бы целые тома по тысячи страниц! Она прошла мимо молодой изящной дамы на выходе и улыбнулась ей — широко, победоносно. Счастлива! Как же она счастлива! Если бы эта женщина знала, что сейчас произошло, то смотрела бы на нее совсем иначе.

А дама тем временем ласково и доброжелательно смотрела на распахнувшийся пеньюар Жозефины.

— Ох! Я не заметила…