– Кто таков? Почему стоим? Почему держат мой поезд?!

Вместо того чтобы пасть ниц, плюгавый железнодорожник ответил:

– Потому, ваше императорское величество, что при таких скоростях я не могу гарантировать вашу безопасность. Крушение неминуемо. Поезд слишком тяжел, два паровоза к тому ж…

С императором следовали и министр путей сообщения, и министр двора, и генералы. Оплеуха была убийственна:

– Никаких ограничений! А с этим… – указал на глупого железнодорожника, – разберитесь достохвально!

И разобрались бы, припомнив кавалерийский полк…

Да недалеко ушел поезд – два мощнейших немецких паровоза на беспредельной скорости вдребезги разворотили наскоро уложенный путь…

Император со всей свитой как раз изволил кушать знаменитую гурьевскую кашу, как…

…вагон вздрогнул…

…встал на дыбы…

…гурьевская каша вместе со сливками полилась на роскошные прически дам…

…кому щепки в «причинное место»…

…кому ножка стула в лицо…

…визги…

…стоны…

…крыша вагона осела на весь золотоносный муравейник…

Император, при своем богатырском росте, держал на плечах эту погибельную крышу.

Мертвых убрали, раненых перегрузили в спешке присланные из Харькова другие вагоны. Речь государя была на удивление спокойна и покаянна:

– Предупреждал же меня этот железнодорожник! Нет, не послушался.

И в добавление:

– Найти и доставить ко мне!

Так начался немыслимый взлет Сергея Юльевича Витте – вначале начальником Петербургско-Московской железной дороги, потом министром путей сообщения, а теперь и министром финансов.

Как было не знать Столыпину столь примечательного фаворита! Сменился царь-государь, поменялся двор, а фавор, кажется, остался и при сыне Николае…

Это был уже не тот железнодорожник, что, к ужасу придворных, перечил богатырю-государю. Да и государь оказался другим; ему дела не было ни до крестьянских общин, ни до крестьянских хуторов. Всеобщее «успокоение» требовалось; тишь да благодать!

Гуляя вокруг дворца по островному парку, связанному с городом лишь узким виадуком, – истинно запоздалая мысль о рыцарских замках! – Столыпин пытался и на придорожном песке некий новый замок возвести. Нога часто останавливалась и чертила носком лакированного, легкого полусапожка странные чертежи. Дома. Изгороди. Сараи. Погреба и амбары. Коровьи стойла и курятники. Бани и рыбацкие тони… Чушь какая-то… И самому непонятная. Тем не менее в походном блокноте рука, сегодня совершенно здоровая, чертила карандашом вполне понятный ответ царскому любимцу:

– Извольте знать, Сергей Юльевич? Первое: расселение крестьян на пустующие земли, стало быть, на хутора…

– Второе: ликвидация нынешней чересполосицы, при коей Юрасю приходится прыгать через Петра, а Петру через Миколу…

– Третье: болота, кочки, чертомыжник! Стало быть, нужны кредиты для мелиоративных работ по всей губернии…

– Четвертое: не полагаясь на общину, которая здесь в самом скверном состоянии, следует обратить всемерное внимание на земледельческую кооперацию, каковая уже доказала мне свои привилегии в Ковенской губернии…

– Пятое… и далее: улучшение сельхозорудий и закупка, с последующим собственным производством, новейших сельскохозяйственных машин…

…внедрение многопольных севооборотов, чтоб картошку десятки лет не сажали по картошке, а жито не сеяли бы веками по житу…

…стало быть, я говорю о сельскохозяйственном образовании крестьян, без чего ни один пункт моей программы не будет исполним. Гродненская сельскохозяйственная школа моими заботами может быть прообразом и для всей остальной России…

Эта школа возникла еще до него, но вела нищенское существование. Он, побывав там, назвал ее «крестьянским университетом».

Увлекшись, обещал и деньги сыскать в нищем губернском бюджете. Но самому с горькой усмешкой виделось: грошики для этого «университета» достанет из собственного кошеля… Как подтверждал опыт всех его прошлых начинаний.

Что? Кто-то хочет возразить?..

Недреманное око, наделенный правом беспокоить губернатора в любой час и в любом месте, бежал от канцелярского флигеля.

– Петр Аркадьевич! Из Новогрудка телеграфируют! Там холопы захватили две шляхетские усадьбы и грозят сжечь, если паны не вернут якобы захваченные некогда земли!..

– И что?

– Я послал вестового к полицейместеру. Десяток конных, наверно, соберет, тут недалеко, к утру успокоят.

При объезде губернии Столыпин был и в этом маленьком, но древнем городке. Прекрасное место. Прекрасно угощала местная шляхта.

– Кто?

– Жечь хочет?..

– Землю кто захватил?

– Так из богатых там только двое и есть, сами видели: пан Скорняковский да пан Столповский…

– Телеграфируй от моего имени обоим: землю вернуть… пообещать по крайней мере … до судебного выяснения и для ихней же собственной пользы…

– Но, Петр Аркадьевич, инцидент очень…

– Очень нехорош! Телеграфируй.

Какая теперь вечерняя прогулка? Какие возражения сидящему где-то в Петербурге Витте?..

Но сердиться в роскошном парке, при таком тихом принеманском окружии не хотелось. Хорошую жизнь здесь пытался устроить себе Станислав Понятовский. Мыс, вдававшийся в Неман, с тылов был огражден глубоким оврагом с проточной, чистой водой, только каменный мост-виадук и связывал короля с городом. А губернатора?..

Губернатор – все-таки не король. Ходи да гадай на кленовом листе – сожгут или нет пана Скорняковского купно с паном Столповским! Он которую уж ветку ободрал, отмахиваясь от комаров. От них ли только?..

– Пан-злыдень. Зачем же раслины ганьбить?..

Вот ее только и не хватало!

Он оглянулся:

– Милая Алеся, я не в духе.

– Что, пани Вольга нехорошую письмову прислала? – не обратив на слова внимания, подошла учителка.

Он вынужден был остановиться. При его широком шаге учителке пришлось бы бежать за ним вприпрыжку.

Что-то новое, видимо, в его лице отразилось. Вечер еще был светел и ясен. Или у молодых учительниц слишком зоркое зрение?..

– Ах, Алеся, Алеся… – совсем не то сказал, что следовало. – И пани Ольга, и дочки – все в порядке. Беспорядок у меня-старика, вот тут… – постучал по груди, прикрытой белым летним сюртуком.

Алеся залилась смехом:

– А наша «Гродненская газета» сёння отписала, что вы самый малодший губернатор во всей империи!